Маша Трауб - Плохая мать

– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

Мама привезла Александра Марковича в больницу. Когда врач, кандидат наук, говорил о возрасте, риске хирургического вмешательства и целесообразности проводить операцию, Александр Маркович улыбался и кивал. Мама сидела злая.

– Вы можете попробовать уколы, – сказал врач, – может быть некоторое улучшение.

– Да, – сказала мама.

– Нет, – сказал Александр Маркович.

Александра Марковича хоронили втроем – Гоша, моя мама и Первая Скрипка, которого мама с Гошей вели с двух сторон под руки.

– Старики уходят, – говорил он, – один за другим. Наше поколение. Я на кладбище хожу, как на работу. Провожаю, провожаю...

Нет, Александра Марковича провожали четверо. Мама взяла меня на кладбище, потому что опять некуда было деть.

– Вы не присмотрите за девочкой? – спросила мама у продавщицы кладбищенского магазинчика, в котором продавали цветы. Мама протянула ей три рубля. – Я ненадолго. Не хочу ее туда вести.

– Оставляйте, – разрешила продавщица.

Она выдала мне букет искусственных цветов и ушла к покупателям. Я пошла сажать цветы на могилы. Ведь не на всех могилах были цветы. Я решила, что это некрасиво. Ходила и втыкала пластмассовые розы в землю.

Мама вернулась. Продавщица уже успела про меня забыть.

– Маша! Маша! Маргарита! – кричала мама на все кладбище, бегая между могилами.

Навстречу ей шла похоронная процессия.

– Я дочь потеряла! – кинулась к ним мама. – Здесь!

«Бедная, бедная женщина», – думали люди.

– Все мы теряем близких, – сказала маме женщина в черном платке.

– Тьфу, я ее по-настоящему потеряла! – заплакала моя мама.

«Бедная, бедная женщина. Дочь потеряла», – думали люди.

Мама нашла меня у старых захоронений. Я сажала на могиле настоящие цветы. Рядом на кованой лавочке сидела бабушка и вытирала платком лицо. Потом тем же платком вытерла портрет мужчины на могильном камне. Я с увлечением рыла лопаткой ямки и поливала рассаду из большой лейки.

– Манечка! – охнула мама. – Что ж ты делаешь?

– За могилкой ухаживаю, – ответила я.

– Пойдем скорее, – позвала мама.

– До свидания, – сказала я бабушке.

– До свидания, девочка, – отозвалась бабушка. – Лешенька, я уже тоже пойду, хорошо? А то пока автобус, пока дойду... – обратилась она к портрету и начала собирать утварь.

– Теть Оль, можно я к вам приеду, – позвонил Гоша моей маме.

– Зачем? – Мама, как всегда, была завалена работой.

– Я это... хочу вам... девушку... в общем... показать... как она... вам... я... у меня же... папа...

Гоша привел Наташу.

Мама без особой радости накрыла на стол. Она держала слово, данное Александру Марковичу, – «присмотреть» за Гошей.

Все расселись.

– А Наташа ремонт начала делать, – сообщил Гоша, – обои вот решили поменять... И пол тоже...

Мама сидела, сдвинув брови. Гоша нервничал, не зная, как реагировать.

– Слушайте, – вдруг очнулась мама, – а поживите здесь неделю? А то мне Машку не с кем оставить. А у меня командировка.

С кем меня только не оставляли... У мамы были дежурства или командировки. А садик вечно был закрыт на карантин.

Чаще всего со мной сидела мамина знакомая – горбатая лилипутка Ирочка. Она была ненамного выше меня, и я любила кататься у нее на горбу. Она лихо забрасывала меня на спину, кричала «иго-го» и скакала по комнате. Только просила: «Отпусти горб, держись за шею». Кстати, я ее считала красивейшей из женщин и очень хотела быть на нее похожей.

Однажды я потеряла любимую игрушку – маленькую собачку. Искала везде. Плакала горько и безутешно.

– Не плачь, – сказала Ирочка, – сейчас найдем.

Она села в углу комнаты и прошептала:

– Поиграй, поиграй и отдай.

– А ты кому говоришь? – спросила я.

– Домовому, – ответила Ирочка.

Вечером я нашла свою собачку на своей кровати за подушкой, хотя днем переворошила все – ее там не было. После этого случая я специально прятала вещи, чтобы Ирочка опять позвала домового. Я думала, что увижу его.

А однажды мама отдала меня «напрокат» своему другу дяде Леше, а сама уехала. Дядя Леша делил имущество бабки-покойницы, на которое претендовали еще трое родственников. Дядя Леша хотел обойтись мировым соглашением и играл роль отца-одиночки, а меня демонстрировал в качестве «дочки». Я была симпатичной девочкой, с косичками, бантиками, большими влажными глазами, как у подбитой лани (выражение дяди Леши). Дядя Леша рассказывал родственницам о том, как умерла его (мифическая) жена и он остался один с дочкой на руках и как ему тяжело и как он меня любит и больше никогда не женится. У меня слезные каналы расположены близко, а воображение хорошее, и в этот момент я начинала вполне натурально рыдать, представляя себе умершую маму и дядю Лешу в роли папы. Родственницы кинулись меня успокаивать и отдали спорное имущество дяде Леше. Даже свое предлагали, но он благородно отказался.