Маша Трауб - Плохая мать

– А что с ней случилось?

– Девочка не захотела расти. Я не знаю почему. Росла, росла в животике и перестала. У нее сердечко перестало биться.

– А у взрослых детей так бывает? – испуганно спросила я.

– Нет, – улыбнулась Катя. – Ты вырастешь большая и красивая.

– Точно?

– Конечно.

– А куда ее дели? Из живота? – спросила я.

– Мне сделали операцию и девочку достали.

– И похоронили?

– Можно и так сказать...

Катя плакала.

– А потом у тебя может быть еще девочка? Другая, – не замечая ее слез, допытывалась я.

– Не знаю. Надеюсь.

– А у тебя был большой живот или еще маленький?

– Средний.

– Значит, не считается, – уверенно заявила я. Катя рассмеялась. – Она же не умела улыбаться, сосать соску, плакать... Значит, у тебя точно будет другая девочка.

– Значит, будет...

– А какая она будет?

– Красивая, как ты.

– А как ты ее назовешь?

– Пока не знаю. А ты как хочешь?

– Машей.

– Ну, Маша – это ты. Надо другое имя.

– Катя?

– Нет, Катя – это я. И вообще мне это имя не очень нравится.

– Тогда Олей. Как мою маму.

– Не надо Олей, – сказала моя мама. Оказывается, она стояла в дверях купе и все слышала, – у всех Оль тяжелая женская доля. Не очень-то они счастливы.

– А ты уже решила, где девочка будет жить? Колыбельку купила? – не отставала я.

– Нет...

– Тогда сначала подготовься хорошенько, а потом девочку жди. А куда же она рождаться будет? Вот она и не рождается, потому что у нее даже кровати своей нет.

Я лежала на верхней полке, якобы спала и подслушивала разговор Кати и мамы.

– Я ведь ничего не чувствовала. Никакого предчувствия беды, – рассказывала Катя, – знаешь, я ведь иногда думаю, а вдруг они ошиблись? Я ведь должна была почувствовать, что что-то не так. И это ведь я виновата, что так получилось. Я тогда таблеток наглоталась. Еще стояла и думала, как их пить. Сразу все или по нескольку. А когда воду допила, испугалась. Мне ведь чего было нужно? Чтобы муж меня просто пожалел. А он молчал и на работе задерживался. Я совсем одна была. Если бы он мне сказал, что я не виновата, что все будет нормально... Мне ж больше ничего не надо было. Короче, испугалась я. Побежала в ванную, потом назад в комнату – хотела «скорую» вызвать, потом опять в ванную. Нашла марганцовку, выхлебала целый ковш, два пальца в рот и... промывание желудка. Хорошо, что «скорую» не вызвала, а то бы меня в психушку забрали. Лежала я на полу в ванной, не помню сколько времени. Потом выползла. Тут и муж вернулся. Представляешь, он даже не заметил, что я зеленого цвета и еле двигаюсь. Сел телевизор смотреть. А я утром на развод подала. Он не стал возражать и даже не удивился.

Они некоторое время молчали.

– Ну что, спать будем? – сказала мама.

– Ложись, я не могу. У меня давно бессонница. Она ведь – доченька моя нерожденная – каждую ночь мне снилась. Один и тот же сон. Маленькая девочка, лет трех. В красивом сарафане. Стояла и смотрела на меня, не отводя взгляда. У нее кудрявые волосы до плеч, губки такие бантиком. Девочка не улыбалась, а смотрела строго и внимательно.

Она приходила каждую ночь и стояла не двигаясь. Давала себя рассмотреть. Я видела, что она скрестила пальчики на одной ручке. Видела, что босоножки уже стоптаны и один гольф спущен чуть ниже другого. Однажды девочка поправила волосы – привычным уверенным жестом заколола заколку-бабочку. А в следующую ночь подтянула гольф. А потом плакала и вытирала кулачками глаза. Самое страшное – я не могла подойти к ней. Не могла взять ее за руку. Потрогать. Только приближусь, а она отходит. А потом она сама ко мне подошла и взяла за руку. Я проснулась утром вся в слезах.

Теперь вот бессонница. Не могу ее видеть. Боюсь, что сердце во сне остановится. Каждый вечер, часов в одиннадцать, спать хочу, умираю. На диване задремываю. Еле заставляю себя встать, переодеться, лечь нормально. И сон тут же уходит. Лежу, кручусь с боку на бок. Задремываю, а расслабиться и уснуть глубоко все равно не получается. Лежу и прислушиваюсь – кран капает, соседи выключателями щелкают. Потом совершенно неожиданно проваливаюсь в бездну – нездоровую, без сновидений. А в четыре утра просыпаюсь и больше уснуть не могу. В полседьмого, когда уже надо вставать, я засыпаю. И так сладко! В семь – звонит будильник. Всех хочется убить.

– Алле! Ольга? Это Александр Маркович! Скажи мне одну вещь! У тебя есть совесть?

– Господи, Александр Маркович, здравствуйте! Как вы? – ахнула моя мама.

– И ты еще имеешь наглость спрашивать, как я? Ты знаешь, сколько мне лет? Почему я, старый больной еврей, должен тебя разыскивать?