Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

— Вот, Дарья, твои апартаменты. Постойте минуточку, я только затеплю лампу.

Едва за Алексеем закрылась дверь, как маленькая Даша вцепилась в руку Даши-большой и потащила ее на веранду.

— Мамочка, он тебе нравится?

— Даша, прекрати дурачиться, — с опаской косясь на избушку, прошептала женщина.

— Ой, я так и знала! — Дарья обняла вконец смутившуюся мать.

— Доча, будь серьезнее, смотри, какое красивое озеро…

— Какое озеро? Темень там одна. Зубы мне заговариваешь. Я ведь по носу твоему вижу…

Окна избушки наполнились золотистым дрожащим светом, дверь распахнулась, и Алексей пригласил их в дом.

Внутри царил идеальный порядок. Большую часть комнаты занимала грубка — деревенская печка с лежанкой, справа от нее стояла широкая деревянная кровать, застланная пестрым ватным одеялом. Слева вдоль стены тянулась лавка, к которой был придвинут небольшой обеденный стол, заваленный книгами и бумагами, у широкого окна по центру, отбрасывая нелепую, разлапистую тень, торчал неуклюжий мольберт.

— Ну, вот здесь и заночуете, — сказал Алексей, прикручивая фитиль большой старинной, с широким абажуром лампы, висевшей на вбитом в потолок крюке. Закончив возиться со светом, он обернулся к гостьям. Перед ним стояла странная парочка в перемазанной болотной грязью одежде с опухшими от комариных укусов лицами.

— Алексей, почему вы на нас так смотрите? — И, взглянув на дочь, вскрикнула: — Господи, Дашка! Ужас! Где у вас зеркало?

— На улице, возле умывальника. Да не волнуйтесь вы так, это же пустяки. Мы с Дарьей все уладим, правда?

— Правда-то правда. Ну и рожи у нас с тобой! Хочешь, я тебе, мамочка, зеркало принесу?

— Ну дрянь, погоди, доберемся до дому!

— Дорогие гости, — видя, что дело может принять серьезный оборот, вмешался в перепалку Алексей, — давайте не будем ссориться на ночь, это весьма скверная примета. А лица у вас, я хочу сказать, прекрасные, немножко, правда, поклеванные болотными тварями, но к исходу завтрашнего дня все будет нормально.

— Спасибо, вот ведь свалились на вашу голову…

— Давайте, Даша, поступим так, — обратился он к старшей, — вы спускаетесь к озеру, купаетесь, переодеваетесь, я вам что-нибудь сейчас подберу, и возвращаетесь обратно, а я пока приготовлю ужин и попытаюсь по радио связаться с домом отдыха. Вы ведь оттуда?

— Да. Может, вы нам покажете тропинку, мы и пойдем.

— Я, мама, никуда отсюда не пойду, я маленькая и очень усталая.

— Ребенок прав. Не хочу вас пугать, но через болото здесь никто не ходит, даже местные. Ума не приложу, как вам удалось, да еще с ребенком, продраться через топь…

— Что ты ее пугаешь, — перебила его маленькая Дарья, — она и так всю дорогу дрожала. Все, пошли, мама, купаться, а то стоим, как замухрышки, перед незнакомым мужчиной.

Все рассмеялись. «А мама-то красавица, даже комары не помеха», — отметил про себя Алексей, подавая полотенца, мыло и какие-то невесть как сюда попавшие женские вещи.

— Да у вас здесь настоящие раритеты, — прикидывая на себя отделанную порыжевшими от времени кружевами блузку из тонкого выбеленного льна, удивленно сказала Дарья-большая.

— Вы уж не обессудьте, чем богаты — тем и рады.

— Да нет, все это как раз очень мило, неожиданно, я бы даже сказала, романтично…

— Алексей, а мне этого старья не надо, — перебила мать Дарья-маленькая, — ты мне свою футболку дай, будет и платье модное и ночнушка, как в кино, где главные героини всегда носят рубашки своих любимников…

— Ох, горе ты мое, горе любимниковое, пошли, уж еле языком ворочаешь.

Проводив гостей по крутой лестнице до воды, оставив им фонарь с опереточным названием «летучая мышь», он занялся ужином. Разогрел жаркое, и теплый неподвижный воздух июльской ночи наполнился аппетитным ароматом, чайник закипал, посапывая носиком, над принесенной из домика лампой радостно закружился мотыльковый хоровод.

Алексей давно заметил, что в жизни ничего не происходит случайно, каждое событие неизбежно имеет свои длящиеся последствия. Он знал, вернее, чувствовал, что эта ночь будет необычной, что Дарья завелась, как и он, еще там, на берегу, что они оба, как воры, ждут одного — скорей бы уснул ребенок.

Почему так получается? Еще час назад он осуждал молодежь за поспешное ныряние в постель, а теперь сам едва унимал сладостный озноб. Кто руководит его разумом и волей, пропуская мимо сотни весьма эффектных и красивых женщин, и вдруг тормозит всякий рационализм и логику, заставляя замкнуться на одной, появившейся мельком и порой ничем не отличающейся от других? Казалось, его сердце стучало во всем теле.