Валерий Казаков - Асфальт и тени [Рассказы, повесть]

— Ну что у вас, Малюта Максимович?

— Обзор прессы, в основном, — он положил перед шефом листки, на первом крупным шрифтом было набрано: «Возможно, сегодня вас отстранят от всех занимаемых должностей. Указ уже подписан. Ждут, когда Царь сможет его огласить. Надо что-то делать».

— Конечно, надо, но кто знает, что? Вы пока свободны, за обзор спасибо. Я, правда, уже прочитал отдельные газеты, так что в курсе основных событий.

Позже Обрушко рассказал Скурашу, что ночью их собрал Плавский и они почти до утра обсуждали ситуацию. Поднимать войска, на чем настаивал Евлампов, генерал наотрез отказался: «Я никогда не позволю, чтобы по моей вине кто-то развязал новую гражданскую войну. Хватит, навоевались!»

Резиново тянулось время, все собрались в кабинете Лаврентия Михайловича и, заглушая волнение анекдотами, ожидали возвращения начальника из Белого дома.

Секретарь вернулся внешне спокойным, только желваки, ходившие на скулах, опали, а темные молнии, сверкающие в зрачках, превратились в тлеющие безразличием угольки. Попросив никого с ним не соединять, он вызвал помощника и заперся в кабинете.

Вездесущий «Сашка Советский Союз» по пути из Дома правительства засек наружку, проводил шефа и задержал машину, из которой выволок невзрачного мужика и такую же бесцветную женщину. Те быстро смекнули, что вляпались в дурную историю, и, особенно не препираясь, признались в своей принадлежности к Главному штабу МВД и в том, что уже неделю «водят» машину Секретаря. Записав показания на видеопленку, задержанных передали прибывшим с Житной полковникам. Стараниями Брахманинова эти кадры попали в Си-эн-эн и разошлись по мировым агентствам.

Вслед за начальником в своих кабинетах заперлись ближайшие сторонники Плавского и на полную мощность запустили бумагоизмельчающие машины.

Не отставал от сослуживцев и Скураш. Внутренний дискомфорт заставлял мозги работать только в одном направлении — в ящиках не должно остаться даже клочков бумаги. Кто знает, как будут они завтра прочтены чужими людьми. За последние годы Малюте дважды приходилось на своей шкуре испытать всю мерзость недоверия и бездушия государственной машины, пытавшейся стереть его в порошок за добросовестное исполнение своего гражданского долга. Закончив возиться с бумагами, Малюта решил заглянуть к Инге.

Мрозь сидела на своем рабочем месте и сосредоточено читала толстый журнал.

— А, это ты? Привет. Говори быстрее, что надо, а то сейчас девочки вернутся.

— Привет. Да ничего мне, собственно, не надо, проведать зашел. Собираюсь пообедать. Если есть желание, можно сходить в наш ресторанчик. Чует одно мое место, что скоро конец нашей конторе.

— Думаю, конторе-то еще не конец, а вот многих отсюда попросят, — Инга на секунду замолчала, сомневаясь, следует ли продолжать начатую фразу, но после некоторых колебаний выпалила: —…и тебя, по всему видать, тоже.

— Не понял.

— Чего ты не понял? Тебя же русским языком попросили не соваться, куда не следует, а ты что сделал? Сорвался и побежал звонить. Ну и кому ты помог? Слабаком оказался твой Плавский, испугался, видишь ли, руки замарать и поднять то, что ему принадлежит по праву. Такого не прощают. Беги и дальше его спасай! Хотела бы я посмотреть, как он тебе когда-нибудь поможет. Все, дорогой мой, твоей карьере конец! Поэтому, очень тебя прошу, не приставай ко мне больше с глупыми предложениями и вообще делай вид, что мы незнакомы. Вы что, в самом деле, все чокнутые и пришли сюда спасать Отечество? Да кому вы нужны?!

Малюта медленно закипал. Впервые в жизни ему вдруг захотелось ударить женщину. Инга это почувствовала и переменила интонацию.

— Ладно, ты только не дури! У нас с тобой сначала все так хорошо получалось… А сейчас… В общем, надо взять себя в руки. Мы какое-то время не сможем встречаться. — Глядя на него в упор, она готова была пустить в ход самое безотказное женское оружие: слезы. — Прошу тебя, не надо глупостей. Все пройдет. Тебе-то уже терять нечего, а я что буду делать без этой работы? Ты сам виноват, ведь все так хорошо начиналось… Ты даже не представляешь, куда, на какие высоты ты закрыл себе дорогу… и мне тоже.

Губы Скураша дрогнули в презрительной усмешке. Крутанувшись на каблуках, он молча вышел вон.

«Да и хрен с ней, с этой стервой! Сука — она и в Африке сука. На самом деле все к лучшему, — размышлял он по дороге в столовую. — Хотя при чем здесь эта дура? Сколько прошло лет, а дух Берии и Троцкого все еще витает в этих коридорах, калеча, заражая своими страшными бациллами работающих здесь людей. Сколько ни перекрашивай стены, сколько их ни упаковывай в дорогие деревянные панели, они все так же источают въевшийся в них страх и подлость. Эти кабинеты и не таких ломали, не то что смазливую девчонку, прокладывающую себе передком дорогу наверх. Гиблое место».