Алла Шильман - Может быть

Дальше, насколько помнила Катькина мать, шла реклама какой-то там продукции – может быть, витаминов, а, может, еще какой-нибудь ерунды, черт его знает…

Несмотря на некоторое (довольно явное, надо сказать) несоответствие момента, Катькина мать улыбнулась, разглядывая объявления. Неожиданно противно запиликал домофон. Дверь открылась, выпуская пожилого дедушку с собакой. Катькина мать, сделав вид, что она как раз искала ключи, улыбнулась ему и, придержав дверь, юркнула в теплый подъезд. Чтобы она делала, если бы ей удалось подняться на нужный этаж и все-таки позвонить в квартиру, она, собственно, не особо представляла. Да и не надо это было, как оказалось, потому что вход ей преградила самого воинственного вида бабушка-вахтер. На жалкий лепет «я в седьмую квартиру, я их внучатая племянница», бабушка ответила суровым отказом и изъявила желание позвонить сначала хозяевам квартиры, а потом, если их не окажется дома – в милицию.

Разбираться не хотелось. Не дожидаясь вызова милиции, сломя голову выбежала на улицу. Сколько еще ей придется ждать появления своего возлюбленного, стоя под мелким и противным осенним дождем, она не знала. Сесть в машину – не решилась, боясь пропустить его в плотном тумане.

В тот день она его так и не дождалась. Не было его и завтра. Только через неделю, уже отчаявшись ждать, готовая поверить не только в командировку на Сахалин, но и в постоянный переезд на ПМЖ куда-нибудь в теплые страны, сквозь замутненное высокой температурой сознание (ежедневные вахты на промозглом ветру обычно дают именно такой эффект) она увидела знакомую фигуру, выходящую из не менее знакомой серебристой «ауди». Холодное, всепоглощающее безразличие плотной волной окатило ее. Как будто и не было трех с половиной лет счастья, признаний в любви и дорогих подарков. Только холод, презрение и пустота.

И вот тут мать Катьки не выдержала. То ли у нее самого начала с головой не все было в порядке, то ли на почве горя в ней чего-то там сдвинулось, то ли все вместе сложилось, да еще дополнилось резким гормональным скачком на почве беременности, но поступки, которые она совершала в дальнейшем, нормальными назвать нельзя было никак. Единственное нормальное, что она сделала в этой ситуации – это развернулась и ушла, так ничего и не сказав тому, с кем еще несколько недель назад планировала связать свою жизнь навсегда. Слушать что-то еще после холодно-презрительного взгляда, которым ее встретил бывший возлюбленный, не хотелось. Просто не было сил.

Поплакав, как полагается, в темной зашторенной комнате, несколько раз подходя к балконной двери, но так и не решившись ее открыть, наточив в доме все ножи и даже собрав все снотворное, она готовилась к смерти. На всякий случай (чтобы не доставлять лишних хлопот родственникам) сделала генеральную уборку и даже сочинила предсмертную записку. Хотелось умереть, но сделать это хотелось красиво, чтобы завидовали, чтобы жалели, чтобы все (а особенно он) поняли, как по-свински вели себя с ней. Вздохнув и решив, что последнее желание приговоренного к смерти свято (а она решительно и бесповоротно приговорила себя к высшей мере), решила не мелочиться и организовать для себя похороны по полному разряду. На отложенные для покупки холодильника деньги купила красивое шелковое постельное белье, несколько десятков свечей и целую кучу роз. После обеда сходила в парикмахерскую, где сделала себе новую прическу. Завершающим штрихом жизни был выбран тщательный макияж (интересно, что больше всего к лицу покойникам?) и новый, еще ни разу не надеванный, купленный специально для того, чтобы поразить любимого, кружевно-воздушный пеньюар.

В последний раз придирчиво оглядела комнату. Отметила про себя, что явно неплохо. В последний раз взглянула в зеркало, поправила выбившуюся из прически прядь, вздохнула и пошла на кухню наводить смертельный коктейль из смеси всех имеющихся в доме снотворных препаратов – самый эстетичный, на ее взгляд, вид смерти. Если порезать вены – будет слишком много крови, можно испачкать пеньюар и новое постельное белье, правда, для чего его беречь, неизвестно, но раз уж решила умереть красиво, то нужно придерживаться первоначального плана. По той же причине было отвергнуто повешенье (как-то по телевизору показывали висельника – лицо опухшее и синее, язык выпал наружу, тело висит безвольной плетью – в общем, ничего эстетичного) и полет из окна (размозженное тело на асфальте тоже вряд ли отличается какой-то красотой). Травиться газом не хотелось – жаль соседей, которые могли взлететь на воздух, не почувствовав во время запаха газа. В последнем, случае, понятное дело, ничего особо красивого от смерти ожидать тоже не приходилось: выгоревшая квартира, обугленный труп, полуистлевшее, а, может, и вовсе сгоревшее шелковое постельное белье. И это все на фоне чудовищной вони, гари, пыли и нецензурной брани безвинно пострадавших соседей. Как вариант – можно было бы застрелиться. И если выстрелить не в голову, а, например, в сердце, то общая картина получиться не такой уж и плохой. Главное, заранее отыскать точно, где у тебя сердце. Да, и еще одна «маленькая» проблемка – где взять оружие. Еще можно было выпить какого-нибудь яду. Например, цианистого калия. Вернее, не «например», а только цианистого калия, потому что никаких других ядов Катькина мать, не будучи ни химиком, ни медиком, не знала – к сожалению, этим премудростям отчего-то не обучают профессиональных дизайнеров. Еще одна проблема – яд, как и оружие, в аптеках обычно не продают, а если и продают, то точно только по рецептам. Сомнительно, что хотя бы один врач выписал ей подобный рецепт. Как ни крути, а смертельный коктейль, похоже, действительно был единственным выходом.