Денис Драгунский - Плохой мальчик

– Я не убивал твою сестренку, – сказал Чижов. – И ты это знаешь. Бомжи убили, пока мы с тобой на даче трахались, а ее гулять послали. Почему ты отперлась, подлая?

– Я не подлая, – заплакала Лена. – Я боялась папу. Я была невеста. Не твоя к тому же!

– Так вот. Бомжи убили и бросили в костер не ее. Другую девочку. Я, когда потом за ней побежал, видел, как она на шоссе в машину садилась. Почему мне никто не поверил?! Она жива. У тебя есть сестра. У твоего папы – младшая дочь. Еще одна наследница.

– Не найдешь теперь, – сказала Лена. – Сколько лет прошло.

– Я уже нашел, – сказал Чижов. – Вот.

Протянул ей бумагу.

– Спасибо, – сказала Лена. – Я приду к тебе. Сегодня. Все будет хорошо. Ты один живешь? Где?

Чижов на той же бумаге написал адрес.

Вечером позвонили в дверь.

– Чижов! Не надо истерики, – белобрысый мужик страшным ударом обрушил его на пол и достал пистолет с глушителем.

– Исполнитель? Федоскин? – шепотом спросил Чижов.

– Судьба, наверное, – вздохнул тот.

– Я не желаю менять имя и фамилию, – сказал он.

– И не надо, – сказал агент. – Зачем? Эрнесто Гевара, ничего особенного. Не самое частое сочетание, но и не самое редкое. Вот у меня дядя был, представьте себе, Томас Джефферсон, с маминой стороны. И ничего, и все нормально.

– Ладно. А что дальше?

– Да ничего. Будете жить тут, в Кулпепере. Хороший город, историческое место. Здесь северяне дрались с конфедератами. Кедровая гора и все такое.

– Какая гора?

– Тут есть общество любителей истории. Они расскажут. Советую записаться. Да, вот так, значит. Такие были битвы, стрельба и кровь, а теперь тишина и покой. Вот и вы тоже. Трудились, воевали, рисковали жизнью. Теперь надо отдохнуть. Вам назначена пенсия.

– Мне? – Он вскочил с дивана и забегал по гостиничному номеру. – От вас? Бред! Я всю жизнь сражался против спрута американского империализма, который своими щупальцами опутал планету, угнетая свободные народы…

Он схватил со стола бутылку кока-колы и открывалку, поддел крышечку. Было жарко, шипучая коричневая пена залила его руки. Он чертыхнулся, сделал пару глотков из горлышка, закашлялся.

– Гевара, вы марксист? – спросил агент.

– Я марксист, – сказал он, вытер рот и поставил бутылку на стол.

– Вы плохой марксист, – сказал агент. – Вы, это самое, ревизионист. Согласно марксизму, все объективно. Америка объективно усиливает свои позиции в мире. Она становится все сильнее. Значит, все, что происходит в мире, – агент поднял палец, – объективно служит интересам Америки. Любая партизанская война. Хоть в Конго, хоть в Боливии. Кубинская революция только укрепила Америку.

– Что же, надо было стать вашим штатом? Ломать вас изнутри?

– Нет. Это без разницы. Любой ветер дует в наши паруса. Отдыхайте, вы заслужили.

– Значит, я, то есть он, правда жив? – спросил он.

– Ну, ущипните себя! – засмеялся агент. – Взгляните в зеркало! Да, кстати. Постричься все-таки придется. И побриться тоже. Не надо искусственно культивировать сходство с павшим героем боливийских джунглей. Это лишнее.

– Погодите. Так он, то есть я, все-таки убит?

– Будьте же марксистом, наконец! – сказал агент. – Гевара бессмертен.

В конце семидесятых я приехал на экскурсию в Плёс, чудесный городок на Волге. Маленький, старинный, почти весь деревянный. Просто сказка: никакой промышленности, всего две тысячи жителей, и такая красота. Крутые улицы сбегают к реке. Резные наличники. Ажурные железные навершия над трубами – дымовыми и водосточными. Церковки, бревенчатые и каменные. Непременные торговые ряды, желтые, с белыми колоннами. Музей Левитана. Великий пейзажист бывал здесь со своей подругой Кувшинниковой.

Осмотрели город, приехали в музей. Нашу группу встретила юная девушка-экскурсовод. Смуглая, темноволосая, большеглазая. Видно, что влюбленная в русский пейзаж, в его гения, в свой музей. Она взглянула на нас, помолчала полминуты и потом сказала:

– Смотришь на тонкие березки, на синее небо, на разнотравье летнего луга, на обрывистый берег реки… Мы это видели сто или тысячу раз. Привычная картина… Но как увидеть, как понять и почувствовать драгоценность этой негромкой красоты?

Да, было слишком патетично, но зато искренне. Естественной была порывистость ее жестов, добела стиснутые пальцы и возвышенный строй речи. Это совсем не мешало. Тем более что она очень внятно рассказывала о творчестве Левитана, о его неудачной любви, показывала собранные в музее этюды и наброски. Потом мы поднялись на второй этаж, посмотрели комнаты, где жили Левитан и Кувшинникова, а потом вышли на верхнюю террасу полюбоваться видом на Волгу.