Алексей Мальцев - Призрачно всё...

— Я в принципе на это неспособен, — уставшим голосом продекламировал он бывшему однокласснику. — Если ты до сих пор это не усвоил, то дальнейшее наше сотрудничество нецелесообразно. Хотя лично я прерывать эксперимент не собираюсь.

— Это красивая отговорка, не более, — горячо воскликнул режиссер. — И хватит дистанцироваться от людей. Ты не робот, не машина. Ты такая же особь из плоти и крови, как и все.

— Да, работу вождя мирового пролетариата «Партийная организация и партийная литература» ты в свое время проработал на ять, — не меняя тона, продолжил Ворзонин. — Прямо цитируешь по памяти. Кто у вас «Историю КПСС» преподавал из профессуры? Впрочем, я из ваших все равно никого не знаю.

— При чем здесь это? — раздраженно спросил Кедрач. — Что за идиотские экскурсы? Это ты можешь своим алкоголикам и наркоманам под гипнозом втюхивать. Они проглотят, еще спасибо скажут.

— А при том, что в этой работе добрый дедушка Ильич приводит гениальную фразу о том, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, — Ворзонин вскочил из кресла, слегка подтолкнув его назад. Кресло докатилось до противоположной стены. — И это ты сейчас мне … втюхиваешь. Я не могу втюриться в Ольгу, потому что это невозможно в принципе. Я слишком рационален, чтобы привязываться к какой-то одной женщине…

— Ты хотел сказать, что слишком умен для этого, — поправил его Егор. — Только влюбляются все: и умные, и идиоты. «Взлететь над суетой» в этом вечном вопросе еще никому не удавалось. Даже те, кто прилюдно открещиваются от любви, глубоко внутри мечтают о большом и светлом чувстве. У тебя подобные заявления служат своеобразной защитой. Но вот от чего ты защищаешься? Чего боишься?

Они сидели в кабинете Ворзонина уже около двух часов, пили коньяк, закусывая шоколадкой.

— Да пойми ты, чудик, — доктор встал перед режиссером, сцепив худые руки на затылке. — Я бы никогда не пустился в эту авантюру, если бы не был абсолютно индифферентен по отношению ко всем ее участникам. Чистота эксперимента для меня — самое главное.

— Зачем тогда говорить Ольге, что ты поможешь ей? Она твоя пациентка, я знаю. Ты фактически раскололся перед ней. Ей осталось всего-ничего: сложить два и три, и все станет ясно, как желтый снег за ярангой.

— Не пори горячку, умоляю. Ну, сказал, что помогу… Помогу, и что? Сама формулировка ничего не значит. Уверяю, Ольга ничего не поняла. Одно с другим никогда не свяжет. Или свяжет, но в самом конце, когда эта информация ничего не будет решать. Да я и сам помогу ей в этом.

Кедрач поднялся с дивана, набрал в грудь побольше воздуха.

— Признаться, мне с самого начала сия авантюра не внушала доверия. Я привык играть, показывать жизнь, а не вмешиваться в чужую. Причем вмешиваться нагло, без согласия, так сказать, пациента.

— Не хочешь ли ты сказать… — дрожащим голосом начал Павел, но Кедрач перебил его:

— Именно это я и хочу сказать: я выхожу из игры. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, — Он достал из кармана мелко исписанные листы бумаги, бросил на стол: — Вот, все, что я узнал о ценах в 84-м году. Негусто, но, как говорится, чем богаты…

— Ты оставляешь меня одного в такую минуту, когда эксперимент в самом разгаре? — простонал Ворзонин, пробегая глазами принесенные листки бумаги. — Ты бежишь с корабля как… крыса. На карту поставлена жизнь нашего одноклассника… И в такой момент бежать!

— Другой благодарности я от тебя, собственно, и не ожидал, — развел руками режиссер. — Что ж, проглочу и это. А часы, проведенные в читальном зале, за компьютером, мне зачтутся на том свете. Надеюсь.

— Бегите все! — вдруг рявкнул Павел. — Один справлюсь! Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Выпутаюсь как-нибудь!

— Пока, док! — Кедрач привычно отбросил со лба пряди седых волос, развернулся на каблуках и направился к выходу. — Если погубишь Аркадия, я лично тебя придушу, так и знай. Его жизнь только на твоей совести.

Грохот входной двери еще долго «осыпался штукатуркой» в чумной голове Ворзонина.

Если бы кто-то сказал Изместьеву, что он, виляя бедрами, будет ходить в видавшем виды халатике, сцеживать молоко из безволосых грудей и периодически растопыривать ноги в гинекологическом кресле, он бы, не раздумывая, вызвал психо-бригаду, чтобы упекли бедолагу в известном направлении до лучших времен.

Однако, возможности человеческой адаптации поистине безграничны, и очень скоро Акулина Доскина научилась благополучно фланировать по больничным коридорам, со знанием дела поддерживать любые «бабские» разговоры про сволочей — мужиков и даже иногда умудрялась «строить глазки» чужим мужьям, приезжавшим встречать своих ненаглядных с появившимися на свет младенцами.