Алексей Слаповский - Победительница

Конечно, уже через полчаса или час я сожалела о случившемся. Я поняла, что это было что-то вроде приступа. Глядя на непропорциональное лицо Владимира и наконец ощутив, что запах его тела далеко не идеален, я с честностью, присущей мне, сказала, что у нас произошел нелепый эпизод, который не стоит, чтобы взять его в голову. Но он, инджойствуясь нашей близостью, только улыбался. Я встала, оделась и повторила свои слова.

– Конечно, конечно, – сказал он странным тоном. – Такая красавица – и вдруг с неизвестно кем!

Я ответила, что он неправ. Если любовь, то меня не интересует с кем, но в том-то и дело, что никакой любви нет и не может быть.

– У кого как, – сказал он.

Выяснилось, что у него в самом деле по отношению ко мне всё было крайне любовно. Он мучил меня устно и письменно, через телефон и Интернет бесконечными признаниями и настояниями о новой встрече. Мне пришлось перестать из-за него ходить на изучение французского языка. Я вообще испытывала множество неудобств, о чем неоднократно говорила ему. Но он был непробиваем.

То, что называли любовью, Володечка, то есть комплекс притягательных чувств и ощущений, возникающих у одного человека по отношению к другому, часто проявлялось в болезненной форме. А главное – крайне редко это появлялось у двух людей одновременно. Но влюбившийся человек впадал в эйфорию, главной особенностью которой была уверенность, что другой или другая разделяет или обязан (обязана) разделить эту эйфорию. Нежелание же разделить встречалось обидами, необоснованными претензиями. Недаром в двадцатые годы, когда борьба с этическими и ментальными атавизмами была особенно активна, в некоторых странах человек, подвергшийся любви, имел право подать в суд на влюбленного, проявляющего излишнюю инициативу, это трактовалось как злостная попытка эмоционального изнасилования и каралось либо кредитным штрафом, либо исправительными работами и даже тюремным запирательством.

По законам этого времени Владимир получил бы максимально возможное наказание: он не давал мне прохода, он меня просто терроризировал и шантажировал.

В частности, он угрожал самоубийством. Самоубийство, Володечка, это акт физического уничтожения самого себя. Случаи самоубийств были обычным явлением в то время, о котором я тебе рассказываю, потом было несколько всплесков в связи с историческими катаклизмами, в золотые пятидесятые самоубийств почти не было – люди практически избавились от болезней и старения, найдя к тому же способ передухотворения 34 34 Д. Лаврова имеет в виду широко распространенную в 50–70-х годах практику перемещения мозга человека в другие тела, в том числе искусственные. . Правда, сейчас люди опять стали... Но мы о прошлом.

Самоубийства были обычными еще и потому, что и убийства совершались каждый день в огромных количествах, но при этом в абсолютно обыденном порядке, поэтому смерть была заурядным явлением. Человечество, считавшее себя в начала 21-го века суперцивилизованным, в одних только дорожнотранспортных происшествиях уничтожало за год больше миллиона человек, а 50 (пятьдесят) миллионов получали ущерб здоровью или инвалидность. В России, правда, уровень смертности в те годы, о которых я пишу, заметно снизился за счет усилий правительства и государственных структур 35 35 Ошибка: в начале века смертность в России вдвое превышала среднемировой показатель. . Но как бы то ни было, представь, Володечка: больше миллиона человек в год под колесами! Чистое варварство.

Так вот, Владимир начал намекать, что ему незачем жить без моей взаимности. Он в это время, кстати, очень умело вник в нашу семью. Я сама была виновата. Мама постоянно меня спрашивала, есть ли у меня мальчик. В ее вопросах было неосознанное архаичное желание проверить ликвидность потомства, то есть мою, выяснить, есть ли на него, то есть на меня, спрос. Хотя при моих данных – кто бы сомневался! Хорошо еще, что она не торопила меня замуж по обычаю того времени – считалось, что чем раньше девушка заведет семью, тем лучше. Смешно сказать, после юных тридцати лет женщина считалась уже довольно поздней для брака; пятидесятилетние свежие стройницы середины века только расхохотались бы: для них пора семьи виделась не раньше шестидесяти.

Мама имела в виду мальчика приличного и скромного, она так и сказала. Я решила, что Владимир подходит на такую роль, и пригласила его в дом. Он всем понравился – и маме своей вежливостью, и брату Денису своим уважительным демократизмом по отношению к нему, и даже Ларе, которая тогда еще не уехала в Москву. Но она сказала: