Сабир Мартышев - Дурная кровь (редакция 2003 г)

В ту ночь я спал без задних ног. Видимо, сказывалась разбитость – как физическая, так и душевная. Говорят, что усталый человек спит крепко и снов не видит, это был именно мой случай. Если среди ночи кто-то и стучался ко мне в дверь или звонил по телефону, я ничего не слышал.

Поднявшись на следующее утро, я чувствовал себя книгой, на страницах которой были подробно расписаны мои вчерашние мытарства. Болело абсолютно все, и каждый шаг, каждый вздох давались мне с большим трудом. Впрочем, в этом были свои плюсы – боль отвлекала меня от мыслей о Вере.

С кряхтеньем приближаясь к зеркалу в ванной, я старался успокоить себя, но мой вид все равно превзошел ожидания. Отражение было совершенно не похоже на меня прежнего. Более того, отражение вообще ни на кого не было похоже. Лицо сияло всеми цветами радуги, но преимущественно то были сине-фиолетовые тона. На груди расплылась приличная гематома, привет от Мика. Затылок превратился в сплошную шишку, тупой болью отзывавшуюся на каждое прикосновение. И вдобавок ко всему шла моя изрядно поредевшая прическа – на макушке зияла настолько великая брешь, что зачесать ее не представлялось возможным. Запекшаяся кровь на голове лишний раз напоминала о жестокой драке.

Усевшись на край ванны, я призадумался. Вчерашняя опустошенность сегодня превратилась во вселенское спокойствие. Ни грусти, ни злости, лишь понимание, что вчера я сломался. Или стал сильнее. Я пока еще точно не знал.

В голове словно яркая неоновая вывеска горела единственная мысль – нужно меняться. Уж не знаю, кем там хочет меня видеть Вера, но я понимал, что оставаться прежним я не хочу и не могу. Хотя бы ради того, чтобы мной больше не пользовались, не вертели как игрушкой. Хватит!

Через час я позвонил своему одногруппнику Кириллу и соврал, что какие-то негодяи избили меня вчера на улице. Теперь, мол, я залечиваю раны и потому в ближайшую неделю не смогу появиться в институте. Его смесь сочувствия с подначиванием не тронула меня, как было бы раньше. Он всего лишь винтик, который все равно выполнит мою просьбу, а большего от него и не требуется.

Насколько, оказывается, мелкими становятся все твои прежние заботы, когда наступает время решать первостепенные жизненные вопросы. Кто виноват? Что делать? Как быть с Верой? И так далее.

Затем я позвонил тете Любе и без обиняков сказал, что мне нужен больничный лист для института. Хоть она и работает в КВД, но знает почти всех врачей в городе и потому выполнить мою просьбу для нее пара пустяков. Не я первый, не я последний – думаю, ей частенько приходится делать такие вещи. Узнав причину (ту же, что я сообщил и Кириллу), она, само собой, поинтересовалась, знает ли моя мать обо всем.

– Нет, тетя Люб, я ей ничего не говорил. К чему ей лишние расстройства? Вы ей тоже, пожалуйста, ничего не говорите.

– Эх, Пашка, – вздохнула она, – вечно ты себе какие-то приключения на задницу находишь. Ладно, так и быть.

Следующим делом я сбегал в магазин и закупил продуктов на ближайшую неделю, которую собирался провести взаперти. Не показываться же мне с такой физиономией на людях, тем более что народ в магазине то и дело косился в мою сторону. Продавщица открыто пялилась на меня, отсчитывая сдачу.

И наконец дома я занялся стрижкой самого себя. Хотя стрижкой это было сложно назвать – я брился наголо. Ходить с проплешиной мне совсем не хотелось, а скрыть ее не получится. Для начала я как можно короче остриг себя ножницами, отчего пол в ванной стал напоминать парикмахерскую. Там где были вырваны волосы, кожа воспалилась, и мне пришлось обработать ее перекисью водорода. Однако, сбривая остатки волос старой электробритвой, доставшейся мне от дедушки, я морщился всякий раз, когда касался ее.

Когда со всем этим было покончено, я посмотрел на себя в зеркало. Если с синяками и кровоподтеками я едва походил на прежнего Пашу, то теперь обритый наголо, с красным воспаленным пятном на голове я вообще не имел с ним ничего общего.

– С началом перемен, – тихо произнес я своему отражению.

И оно несмело улыбнулось мне в ответ.

Два дня прошли для меня в полной изоляции. Я отключил телефон, чтобы меня никто не беспокоил. Если я действительно был кому-то нужен, то он мог бы прийти ко мне домой. Но то ли все забыли про меня, то ли я впустую тешил себя мыслями о собственной значимости – никто не навещал меня. Выкидыши, родители, немногие знакомые и Вера – все они словно провалились сквозь землю.

За Веру, впрочем, я нисколько не волновался. Я был уверен в том, что она добралась до города, так или иначе. Можно сказать, что я верил в Веру, да простят меня за каламбур.