Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

Лейтенант не стонал, лицо его, голубовато-белое, точно припорошенное мелом, было на удивление спокойно. Но глаза его, глядевшие с полным сознанием и полной разумностью, несли в своем взгляде такое, что смотреть в них ни у кого не хватало силы, и каждый, кто встречался со взглядом лейтенанта, поскорее переводил свои глаза на другое. Понимал ли он, что это последний его час, что он не жилец и все вокруг это понимают – с первого же взгляда на него? Наверное, понимал…

Задний борт подняли, заложили крюки. Костя скользнул взглядом по лицам в грузовике: Шакенова не было. Очевидно, с ним еще что-то делали в санбате.

Шофер, здоровенный малый, в заношенной, лоснящейся на сгибах чернотою гимнастерке, в насквозь просаленной, пропотелой и тоже черной пилотке, с подножки кабины заглянул в кузов, проверяя, как разместились раненые, задержал взгляд на лейтенанте. Косте показалось, что шофер в похмелье: лицо, кирпичное, в сизых пятнах угрей, – тяжелое, неподвижное, угрюмо-сонливое, глазки, маленькие, втопленные в подпухшие, воспаленные веки, мутны, красны…

Ничего не сказав, он прихлопнул дверцу. Грузовик заурчал мотором, тронулся.

Зенитки снова стали пронзительно, вперебой лаять. Бледные дымные трассы, возносясь из-за деревьев и крыш с разных сторон, сходились в фокус в зачерненном, мглистом небе. Но что находилось в их фокусе, какая цель – с тряского грузовика было не разглядеть.

– Ну, если выскочим… – сказал Егоров, хватаясь здоровой рукой за борт.

У всех было желание поскорее покинуть фронтовую зону, убраться подальше от этой деревни, такой притягательной для немецких «юнкерсов», но шоферу, кажется, хотелось этого сильнее, чем раненым. Над кузовом свистел вихревой ветер. Пыль взметывалась из-под колес, не поспевая за грузовиком, поотстав метров на пятнадцать.

Деревня сразу же исчезла из глаз, справа и слева бежало поле в полосках скошенного и нескошенного хлеба, кукурузы, подсолнечника, картофеля. В хлебах, в стерне, среди картофельной ботвы чернели плешины от разорвавшихся снарядов и мин.

Даже на поворотах шофер не сбавлял скорости. Грузовик заносило, встряхивало, все в нем дребезжало. Людей подбрасывало, било о борта, друг о друга.

– Печенки отобьет, гад! – выругался танкист. Его трясло и подкидывало рядом с Костей. Доставалось ему здорово – он даже за борт не мог держаться своими обожженными, замотанными в бинты руками. – Постучите ему, гаду! – закричал он тем, кто сидел у шоферской кабины. – Он что – контуженый или с детства такой дурак?

Солдат с железными зубами принялся колотить кулаком в жестяной помятый верх кабины.

Шофер тут же затормозил, вырос на подножке – с тревожным, вопрошающим видом.

– Ты что, твою мать, поубивать всех вздумал? Забыл, чего везешь? Людей везешь, не картошку! – заорал на него весь кузов.

Шофер должен был или сконфузиться, или отругнуться. Но он только тревожно глядел на лейтенанта, лежавшего посередине. И все вдруг поняли то, чего не сумели сообразить в тряске и громе бешеной езды, – отчего он так гнал, так спешил. И так же вдруг разглядели, какой он усталый, измученный, этот шофер, день-ночь мотающийся по фронтовым дорогам, и как неприложимы к нему подозрения, что он во хмелю, пьян.

– Ладно, шофер, поехали! – как бы извиняясь за всех, сказал танкист. – Давай, шуруй, жми на всю железку. Потерпим.

Грузовик опять задребезжал, загремел разболтанным кузовом. Опять засвистел над головами ветер, срывая пилотки, завихрилась позади светло-желтая пыль.

Лейтенанта покачивало, потряхивало на соломе, как бесчувственного. Но глаза его были открыты, смотрели по-прежнему разумно и ясно и с тем выражением, какое трудно было выносить.

Теперь он сделался главной заботой для всех, средоточием общего внимания.

– Шуруй, шуруй! – покрикивал танкист, если ему казалось, что шофер держит не всю возможную скорость.

– Давай, шофер, давай! – вторило ему еще полдесятка голосов.

Навстречу неслись запыленные сады, опять поля с полосками кукурузы и подсолнухов, с мрачными, серо-зелеными или черно-бурыми от облизавшего их огня тушами подбитых танков. По бокам дороги мелькали разбитые автомашины, повозки, раздувшиеся трупы лошадей, какое-то искромсанное, издырявленное железо, которым наследил откатывающийся на запад фронт.

Лейтенант застонал, глухо, сквозь стиснутые зубы, повел из стороны в сторону головой и прикрыл глаза лиловыми, с синевою веками.

– Стучи шоферу! – скомандовал танкист солдату с железными зубами и закричал сам под стук кулака по крыше кабины: – Гони, шофер, газуй!