Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

Лента кончилась. Костя услышал, как клацает металл.

У него было верных семь, даже восемь секунд, пока немец наладит свой пулемет.

Рывками бросая тело вперед, волоча за ремень винтовку, Костя вдирался в стерню, не замечая, как она колет и в кровь царапает ему лицо, шею, руки. Изо всех сил он спешил, спешил уйти подальше за эти подаренные ему восемь секунд.

Пять… шесть… Хотя бы воронка!.. Еще метр… Хотя бы самая маленькая, лишь бы как-нибудь уместить тело!

Немец снова затарахтел пулеметом, но в то же мгновение Костя, как со ступеньки, сорвался на целую четверть ниже уровня пашни. Немец косил стерню, пули чмокали, разбрызгивали землю, но Костю теперь было не достать. Он лежал в глубоком рубчатом желобе, промятом танковой гусеницей. Он весь был мокр, дышал тяжело, пот струйками тек по лицу и капал в пыльный, перемешанный с соломой чернозем.

Сквозь стерню было видно, как поодаль, шагах в двадцати, в обратном от немцев направлении неуклюже, не по-пластунски, а на четвереньках, выставив зад и пригнув круглую, стриженую голову без пилотки, ползет маленький, кургузый казах Шакенов, держа на весу правую руку с ярко-красной от крови кистью. Боль и страх явно замутили ему разум.

– Шакен! – крикнул Костя, сколько набралось голоса. – Пригнись!

Казах не расслышал.

Грохнуло, швырнуло земляными комьями, крутящимися клубами раскатился дым, закрыл Шакенова.

Волоча ногу, волоча винтовку, почти ослепленный пылью, потом, стекавшим на глаза, Костя полз в узком жёлобе танкового следа. Куда он выведет? А вдруг он повернет не туда, и тогда снова выползать на голую плоскость поля! Рука попала в лужицу липкой крови. Пятна крови краснели по следу и дальше. Видно, кто-то уже полз здесь до Кости, не для него одного этот след сыграл свою спасительную роль…

Стерня стояла по краям янтарно-розовая, яично-желтая – поднявшееся солнце красило ее своими лучами.

Вот и пехотные окопчики в вершине лощинного склона. Пусты. Возле них набросаны картонные коробки из-под патронов, кое-кто оставил как лишний, мешающий груз противогазы, вещевые мешки, шинельные скатки. Где-то здесь и Костина шинель. Серой ниткой на дно лощины сбегал телефонный провод и белели окровавленные куски марли, брошенные теми, кто был ранен при самом начале атаки.

На половине склона Костя сел, обшлагом рукава обтер лицо. Теперь можно было осмотреть ногу.

Брюки и обмотка напитались кровью, портянка в черных сгустках. Пули пробили ногу пониже колена и в стопе. Кости стопы раздроблены, пальцы не шевелятся. Значит, повредило нерв. То ли пулей, то ли осколком разрезало подошву ботинка по всей ее длине и оторвало каблук. Костя повертел ботинок и отбросил в сторону.

С досадою он выругался про себя. Надо же – опять в ту же ногу! А вообще – можно лишь удивляться, как долго он в этот раз продержался. Полтора месяца – с самого начала наступления. Тех, с кем ехал он после госпиталя на фронт пополнять стрелковую часть, давно уже не осталось. Последними во всем батальоне были они с Гришкой…

Из заднего брючного кармана Костя достал пакет с перевязочным материалом, разодрал бумажную провощенную оболочку. Бинта явно не хватит. Перед боем, когда старшины раздавали патроны и гранаты, а санинструктор проверял наличие пакетов, Костя попросил у него еще один – в запас, на всякий случай. Санинструктор пожадничал – не положено! Ему бы такие две дырки в ногу, этому дураку санинструктору!

Костя смотрел на свои раны не только с досадой, но и с чувством наступившей определенности. Что-нибудь, а должно было с ним случиться. Непременно. Пехота долго не живет. Он ждал этого со дня на день, с часу на час – с самого Буга, иногда превращаясь весь в это ожидание, иногда за делом забывая, но все равно продолжая ждать – подсознательно, как ждет и не может не ждать каждый фронтовик. Он уже измучился в этом ожидании и теперь испытывал облегчение, как будто свершилось все, что было ему назначено, что должно было с ним свершиться, и ничто другое постигнуть его уже не могло.

Он обмотал бинтом сначала ступню, потом, оторвав оставшуюся часть, накрутил ее на ногу под коленом. Рана под коленом ерунда, в мякоть, заживет через три недели, а вот ступня… Сверху бинта на ступню навертел испачканную кровью портянку: ботинок не годен, придется ковылять так… Наверное, потому, что поврежденный нерв разносил боль далеко от места ранения, у него нестерпимо заныло бедро, куда он был ранен прошлый раз осколком, оставившим ему длинный, синеватый, глубокий рубец.