Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

Уезжать им надо было следующим утром, с первыми проблесками зари. Спать они легли во дворе, на сене. Пахло мятой, во все небо густо сверкали звезды, была тишь, такой покой, такое благо, что казалось – всегда будет только так, ничто не может поколебать эту мирную тишину, нарушить это благо. Иван, его друзья, тысячи таких рослых, красивых, сильных парней в зеленых армейских гимнастерках не дадут свою землю в обиду, защитят, отстоят ее при нужде. Можно отбросить, забыть все тревоги, не держать их ни в мыслях, ни в сердце…

И вот – всего год с небольшим с того счастливого дня, с той счастливой ночи…

Уже все лицо старика было мокро от слез. Трясущаяся голова его опускалась все ниже и ниже…

Тихо скрипнула дверь, появился отец Поликарп. Он переоделся, снял полушубок, шапку, теперь он был в черной рясе до пола, волосы его были ровно расчесаны и, закрывая уши, опускались до плеч. Но кирзовые сапоги остались на нем и громко стучали каблуками по каменному полу. В руках он вынес тяжелую толстую книгу в лиловом бархате, с медными застежками; подойдя к аналою, он положил книгу на косую его поверхность, раскрыл на закладке, поправил покривившуюся свечу.

Старик утер ладонью лицо, нагнувшись, подобрал палку и фуражку, они выпали из его рук, и нашарил он их не сразу, пол кутала тьма, в которой его глаза, залитые влагой, ничего не видели.

– Благодарствую, – сказал старик священнику. – Пошел я.

– Заночевал бы, – предложил священник. – Я могу направить. Скажешь, от меня, – примут.

Старик помедлил, колеблясь.

– Люди надежные, – продолжал священник. – Довериться можно. Они уже многих принимали. И не таких, как ты…

– Нет, лучше я пойду… – решил старик, пересиливая в себе соблазн человеческого жилища. Большой все-таки это риск – не для него, для тех добрых людей, что укроют его по слову священника.

Старик приблизился к двери, протянул руку, нащупывая, как ее открыть.

– Я выведу, – сказал отец Поликарп, беря с аналоя свечу. – Не споткнись, порог тут…

Старик обернулся.

– Что будет-то? – глухо, все еще со слезами на лице, вопросил он.

Его трудно было расслышать и понять, но отец Поликарп со свечою в руке понял, о чем он спрашивает, что томит старика.

– Гибель и изгнание супостатов, – ответил он, ни секунды не раздумывая, как говорят такое, что давно обдумано и решено и готовым лежит в мыслях и душе.

– Силы нашей нету уже, – горестно сказал старик. – За Дон уже отступили. А там и до Волги недалеко. А Волга – это уже России конец…

– Соберется сила. Не вся еще она. Тыщу лет Россия стоит. Тыщу раз враги на нее нападали. А никто одолеть не мог. Наполеон первопрестольную взял, пожаром дотла сжег. А назад бежал, и все его войско погибло. Побегут и они.

– Побегут?

– Непременно. Проклиная день и час рождения своего, день и час своего супостатства.

– Исполнится ли? – с сомнениями покачал головой старик.

– Истинно так! – твердо, будто такой исход зависел от него лично и он за него ручался, сказал отец Поликарп. Свеча в движении сквозняка горела в его руке высоким пламенем, как бы подтверждая решительную веру священника.

– Спасибо за слова такие, – сказал старик.

Он еще помедлил малость у двери, как будто набираясь чего-то в запас перед своей дорогой во тьму ночи, затем протянул руку, отворил дверь.

– Людей жалко, людей извели… – плача, сказал старик. – Сердце от горя рвется…

– Горя много, – подтвердил священник. – Одно сейчас: духом не пасть. Апостолов наших помнить – как они говорили народу в бедах: крепитесь и мужайтесь! Неправедно взявший меч – от меча и погибнет!

Тьма наружи приобрела уже чернильную густоту. Выйдя, старик, после блеска свечи, оставшегося в его глазах, поначалу ничего не различал перед собой. Затем зрение его освоилось, он увидел кусты и деревья близкого кладбища, столбы с оборванно повисшей проволокой. Он пошел на них и ступил на дорогу с глубокими колеями в замерзшей грязи.

Кто-то ехал по этой дороге ему навстречу на телеге. Она катилась, гулко гремя колесами по твердым колчам, слышались голоса нескольких людей, которые в ней сидели и громко переговаривались. Кто мог так бесстрашно греметь телегой, во всю силу голосов, даже весело, перекликаться в просторе истерзанной, ограбленной, подавленно молчащей земли? Скорее всего, это ехали полицаи, которых все боятся.

Старик поспешно отступил с дороги в сторону, укрылся за столб.

Телега, дребезжа и звякая железом, темным пятном прогремела мимо. Тьма не дала разглядеть, сколько на ней человек, как они одеты, чем вооружены.