Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

Ночь была непроглядно-черная, душная, мрак окутывал нас, точно липкая, вязкая мазь. Наша растянувшаяся колонна выбралась из низины – и позади на горизонте возник полукруг розового зарева. Это светил пожираемый огнем Воронеж. Десятки километров отделяли нас от горящего города, но свет зарева достигал нас, алыми полотнищами лежал в степи, красновато красил лица людей, их тележки, колосья ржи и шапки подсолнухов вдоль узкой полевой дороги. Эту фантастическую картину нельзя забыть: угольный мрак, ничего не разглядеть, и в то же время, если присмотреться, впереди и по сторонам все видно, но в какой-то совершенно неестественной, театральной, зловеще-кровавой подсветке. Торопливый, глухой топот ног, поскрипывание колес и грюканье на выбоинах тележек, шумное, учащенное, далеко слышное дыхание людей; все уже усталые, на пределе сил, каждому хотелось бы передохнуть, но никто не смеет остановиться, все торопятся друг за другом, у всех одно стремление – скорей и дальше, дальше от Хохла, все боятся отстать…

Под утро вожаки завели измученных беглецов на луг, в непролазные кусты, где на всех сейчас же набросилось злое комарье. Сидеть в этих кустах было невозможно, но и выбраться из них было уже нельзя, потому что рассвело, нас могли заметить немцы.

Большую часть дня мы с мамой проспали, укрывшись от комаров всей нашей одеждой.

А потом была еще такая же ночь, с торопливым бегом во мраке, алым заревом в половину горизонта, светившим нам в спины.

Утром наша колонна не успела запрятаться, нас остановили немецкие мотоциклисты. Это была та самая полевая жандармерия, о которой все говорили только со страхом. Все немцы были с оружием, в пятнистых касках, в длинных прорезиненных плащах от пыли. Когда они выскочили на тарахтящих мотоциклах, некоторые из наших женщин с криком шарахнулись в стороны, другие оцепенели, и по всем точно ударило электрическим током. Я решила, что это – всё, сейчас они станут стрелять в нас из автоматов. Но немцы, видимо, не поняли, что мы бежим из Хохла, посчитали нас за горожан, идущих как раз туда, на Хохол, и сбившихся с пути. Они жестами показали направление и уехали, не дожидаясь, пока мы тронемся в указанную сторону. Это было мое первое знакомство с чертами немецкого характера: в умах жандармов исключалось, чтобы русские могли поступить как-то по-другому, ослушаться; приказ отдан, – значит, он должен быть неукоснительно исполнен.

Вереница людей и тележек потянулась назад, к Хохлу. Встретился обширный колхозный яблоневый сад с высокой травой между деревьями. Вожаки, несколько мужчин, огляделись, вокруг было пустынно, деревня далеко. Предложили располагаться всем в саду, прятаться в высокую траву. План был такой: переждать дотемна и снова пуститься по своему пути.

В густом разнотравье гудели пчелы и темно-коричневые мохнатые шмели. Деревья были усыпаны яблоками, почти закрывавшими собою листву. Они уже доспевали, сад буквально ломился от гигантского урожая, но я смотрела на яблоки с явственным чувством, что их нельзя рвать, потому что они немецкие. Были наши, советские, колхозные, а теперь, как все вокруг, и они принадлежат немцам, и, если сорвешь хотя бы яблочко, явятся те жандармы на мотоциклах, в пыльных плащах, с автоматами и накричат, ударят, может быть – даже убьют, как за кражу их собственности. Хлопотливо сновали пчелы, их возня на головках цветов была обычной, всегдашней, но мысль о немцах примешивалась и здесь, казалось – и у пчел теперь хозяева они, немцы, потому пчелы и летают так свободно, что работают на них, тот мед, что они собирают, хотя еще не собран, но уже тоже немецкий, весь, без остатка он принадлежит им, есть его будут они, и больше никто его даже не коснется…

Дождаться ночи не хватило терпения. Окружающие поля и видные из сада дороги на холмах были пусты, это соблазняло продолжить путь. Вожаки повели, выбирая совсем глухие тропы, хоронясь по глубоким балкам. Не знаю, сколько удалось так пройти, три километра, пять, – колонна наша снова наткнулась на немецкий патруль, который опять повернул нас к Хохлу.

Еще двое или трое суток продолжались наши блуждания в степи, наши упорные, но бесполезные попытки пройти к Острогожску. Немецкие разъезды, патрули, заставы преграждали нам путь и неизменно возвращали назад. Получалось, что мы не продвигаемся вперед, а кружим в недальнем от Хохла расстоянии.

А потом и вовсе мы оказались с ним рядом, даже крики хохольских петухов были слышны на заре.