Открытие выставки каждый раз выливалось в торжество. Выступал с речью кто-нибудь из местного высокого начальства, перед Коровиным сверкали блицы фотокорреспондентов, перерезалась красная шелковая ленточка. Местное телевидение обязательно устраивало о выставке большую передачу, черно-белые и цветные экраны приносили картины Коровина в каждый дом, в каждую семью. Газеты печатали статьи, беседы журналистов с ним, – этих вырезок у Коровина накопилась уже целая папка. Налицо был явный, большой успех, о каком мечтается каждому художнику. И может быть, именно потому, что Коровин совсем к нему не стремился, с самого начала нисколько не думал, будет ли успех, не будет, что получится вообще, – просто работал в азарте, делал то, что его зажгло и продолжало в нем бурно гореть.
Гигантская его работа, вероятно поразившая бы количеством даже его самого, если бы все им сделанное, а также все подготовительные черновые наброски, зарисовки, эскизы собрать воедино и выстроить в один ряд, мотания по городам, «подскоки» на этюды, – поехать спокойно, не спеша, на более или менее продолжительный срок никак не хватало времени, – необычайно убыстренный, спрессованный темп жизни, казалось, должны были бы сломить его силы и здоровье, – ведь не Микула же Селянинович он, не Добрыня Никитич. Но происходило нечто необъяснимое: чем больше он работал, мотался, спешил, тем крепче, неистощимей становился сам, точно совершал не расход энергии, а ее приобретение; видно, таковы секреты вдохновения, высокой творческой страсти. И только в последний год почувствовал: да, все-таки не Микула, нельзя все время столько тащить на себе, не мешает и передохнуть…
Увлеченный всеми своими делами, новыми, непрестанно рождавшимися замыслами, он не сразу заметил, уловил, как странно переменились к нему сотоварищи по мастерской, как отчужденно они от него отстранились. Он обнаружил это с удивлением только тогда, когда разными путями стал доходить до него шепоток, оказывается давно уже шелестящий за его спиною: «А чего особенного? Подумаешь, шуму! Взял Рериха, перетолок с Васнецовым, подбавил Корина…»
Причина этого злословья была еще настолько непонятна Коровину, что он всерьез встревожился: неужели правда – Рерих, Васнецов, Корин? Называют и других: Бубнова, Авилова, Илью Глазунова…
Он придирчиво вглядывался в свои полотна: где же сходство, повтор? В чем? Нет же этого, нет! У него другая кисть, другой, свой, взгляд, другое, свое, чувство. Общее лишь одно – то, что это русская история. Но тема эта открыта для всех, как любая тема, она необъятна, неисчерпаема, ее нельзя «застолбить» за каким-нибудь одним именем или группой имен, к ней уже много раз обращалось искусство и еще сотни художников обратятся, каждая эпоха черпает из истории что-то себе нужное, в поучение и поддержку… Он пришел к своим картинам не от других полотен, его привела к ним та ночь на поле Куликовом с чуткой, серебряной тишиной, лунным светом, голосами в толще земли, под густым покровом трав. Они водили его кистью, а не подражание Рериху, Васнецову…
Неужели это зависть? Он не верил, не хотел принимать свою догадку. Когда работали вместе и он был вровень со всеми, не лучше, не хуже, он был для всех хорош, свой парень. Но стоило приподняться, выделиться… Он вспомнил другой случай, похожий. Один из молодых художников, совсем новичок в мастерских, ничем не выделявшийся, тихенький и скромный, съездил туристом в Италию, привез массу зарисовок цветными фломастерами, любопытных, метких, живых. Выставил в фойе главного кинотеатра; зрители смотрели с огромным интересом, одобряли, газета поместила теплую информацию, портрет художника. А свои хмуро пожимали плечами: «Фотографии… То же самое можно было нащелкать аппаратом, проще и быстрей…» Парень оказался ранимым и увял, оставил свой жанр, в котором так удачно начал, затерялся в массе безликих работяг мастерской, живущих по нехитрому принципу: накалымить, выпить – и снова тот же цикл.
То, что это именно зависть, Коровин отчетливо увидел, когда подошел юбилей организации художников, возникла возможность представить лучших к награде и список кандидатур обсуждался на правлении. Не будучи членом правления, Коровин на этом заседании не присутствовал, но ему рассказали в подробностях. Предполагалось, что среди награжденных будет и он. Список огласили. Его фамилия не значилась. Инструктор из горкома напомнил: а что же Коровин, у человека такие достижения, прославил наш город, на данном этапе первый ведь художник!
Читать дальше