Юрий Гончаров - Большой марш (сборник)

– Сегодня не привозили. А завтра если привезут, так не раньше как после перерыва. Я вам оставлю, – сказала продавщица. – Вы ж теперь наш новый лесник?

Климов удивился: как она узнала? Вот что такое деревня: и не написано на нем, и не говорил он о себе никому, а молва уже добежала, разошлась, и всем он уже известен…

С рюкзаком за плечами и постельной скаткой в руке он долго шел пыльной улицей с курами и ленивыми собаками в репьях. На выходе из деревни встретилась тщедушная бабка с большим мешком травы на спине.

– На кордон этой дорогой? – спросил ее Климов.

– Этой, этой… Так вот ступай, все прямо, прямо, и до́йдешь, так в него и упрешься… – Она сказала по-местному, без «ё» – до́йдешь, упре́шься. – Только ведь он брошенный, уехал Максим, враг его расшиби…

– Это почему же – враг расшиби? – спросил Климов.

Бабка опустила на землю мешок, пользуясь случаем передохнуть, вытереть с лица пот.

– А такой он был. Траву косить не давал. Тут колхоз не дает, распахали все начисто, в лес пойдешь – там Максим гоняет. Оно-то, конечно, можно договориться, так ведь как – поллитру каждый раз ставь. Разе их напасешься?.. А ты-то чего на кордон?

Бабка пристальней вгляделась в Климова маленькими слезящимися глазками.

– А-а, – поняла она, – это ты заместо Максима, лесник новый!

– Так точно.

– А ты чего ж так-то, не то не семейный?

– Почему же, семья в другом месте, в городе.

– Значит, один жить будешь?

– Да вот, так приходится.

– Мужику так нельзя, – пожалела бабка. – А кто ж тебе постирает, сготовит?

– Как-нибудь управлюсь. Я и сам это могу, невелика хитрость.

– Стало быть, у тебя и хозяйства никакого? Корову будешь держать?

– Зачем она мне, одному-то!

– Это правильно, одному незачем… За молочком ты ко мне приходи. Я вот тут, на самом краю живу, во-он моя крыша белая, шиферная. Сын в прошлом годе покрыл. Он у меня в Липецке, на производстве. В отпуск приезжал. А то чисто решето была, толевая. Лежишь ночью – звезды видать… А молочко у меня хорошее. Ты приходи, у меня берут, я и тебе оставлять буду. Бабка Настя меня зовут. Только у меня-то у одной и корова во всей деревне, никто больше не держит. Пасти негде, кормов не продают, не хочет народ скотину иметь, замучаешься. Ослобонили себя от этого дела. А я кой-как все ищ вожусь, по старинке… Ты уж меня, милый, не притесняй, кроме леса – где травы взять? А лесу я не врежу, я, милый, соблюдаю, так, по полянкам, чуток там, чуток здесь…

Вдали, за полем в курчавой свекольной ботве, темнела узкая полоска леса.

Климов пошел по дороге, и лес стал вырастать, подниматься. На входе в него земляная, в тележных колеях дорога стала черной и влажной, колеи углубились; старые рослые дубы закрыли над головой небо сплошным пологом плотной листвы, пахучая прохлада и предвечерняя сине-зеленая мгла, наполнявшие лес, ощутимо и нежно обняли Климова; это было как приветствие, лес словно бы знал, кто в него входит, и встречал Климова, как своего друга. Какая-то ответная взволнованность охватила Климова, шевельнулась у него в сердце.

Чем дальше углублялся Климов в лес, тем гуще делался зеленый сумрак, сильнее пахло с земли лесной подстилкой, сладковатой прелью, сухой древесной корой. Дробный стук дятла, где-то долбившего сук, разносился громко и полнозвучно, помогая почувствовать, какая ясная и отчетливая в лесу тишина. Большая пестрая птица пролетела вдали между стволами, нырнув чуть не до земли с ветвей высокого дерева и легко вознесшись на вершину другого; Климов проследил глазами ее полет, рассмотрел светло-коричневые крылья, отороченные белым, но как называется эта птица, он не знал, она была ему незнакома. А леснику надо знать в лесу всё – все травы, стебли, каждый древесный лист и побег, всё, что ползает и копошится, жучков, козявок, мошек, всех птиц – угадывать их по полету, по цвету оперения и голосам, по их возне в листве. Все это ему еще предстоит изучить, освоить, и Климову заранее было радостно, что впереди у него такая наука.

Бревенчатый домик кордона, с крылечком, навесом над ним, угрюмо темнел в стороне от дороги, на небольшой поляне. Все окна были закрыты ставнями, в дверных петлях висел заржавленный замок. Климов вставил ключ, который получил в конторе, замок заскрипел, неохотно открылся.

Прежде чем заходить внутрь, Климов откинул ставни.

За порогом в лицо ему дохнуло застойным воздухом с тем грустным запахом пыли, стенной штукатурки, что всегда появляется в нежилых помещениях. Комнат было всего две; первая – кухня с печью; обе – пустые. Климов увидел только две длинные лавки и скосившийся, без одной ножки дощатый стол. Печка разломана, без плиты и дверцы; кто-то здесь побывал, несмотря на замок. А может, забрал сам Максим Рожнов, покидая сторожку. На стене висела керосиновая лампа с круглым жестяным отражателем, с пыльным стеклом, без керосина; очевидно, казенный инвентарь. А рядом с входной дверью – телефон с трубкой на крючке. Он был весь в паутине.