Александр Брагин - Железное поле

В семнадцатом веке в России усиленно ведется разведка руд — железной, серебряной, медной. Снаряжаются десятки экспедиций. И в каждую экспедицию старается попасть хотя бы один иноземец. Они пишут слезные послания царю, клянутся ему в верности, убеждают, что разбираются в рудах гораздо лучше русских мастеров и что без их участия поиски обречены на провал. Склоняют царя на свою сторону, едут в экспедиции, а там, смотришь, уже и хозяйничают на рудниках.

Не брезгуют иноземцы и такими традиционными для Руси источниками сырья, как болотная руда. Уломские болота их интересуют. Но ведь каждое, даже самое невзрачное, уже кому-то приписано. Не беда. Изыскиваются способы оттягать лакомый кусочек. И результат… Например, поместье некой вдовы Анны Романовой в Чюжбольской волости Судского стана передается в поместный оклад иноземцу Анце Кляусову (1633 г.).

Гамбургский уроженец Петр Марселис и голландский гость Акема в 1644 году испросили позволения построить железоделательные заводы на реках Ваге, Костроме и Шексне.

Вот что говорится в грамоте царя Михаила Федоровича: "…Пожаловали есми иноземца Анбурского города гостя Петра Гаврилова сына Марселиса с детьми с Гаврилом да с Левонтием, да Голландские земли торгового человека Филимона Филимонова сына Акему, что били челом они Петр и Филимон, чтоб нам их пожаловать велеть из железной руды на реках на Шексне, и на Костроме, и на Ваге, и где впредь в нашем государстве такие места приищут, на их протоках мельничные заводы заводить и всякое железное дело делать: пушки и ядра лить, и прутовое железо и доски, и белое железо ковать, и проволоку железную и железное дело, что мочно делать на двадцать лет без оброку и за море вывозить безпошлино. И мы великий государь… пожаловали их Петра и Филимона и детей петровых Гаврила и Левонтия, велели им железных завод заводить на тех местах: на Ваге, на Костроме и на Шексне…"

Итак, разрешение было дано, заводы построены и выпускали металл. И тут Марселис и Акема натолкнулись на одно препятствие…

Голландец Виниус уже имел в России железоделательные заводы близ Тулы и не собирался, конечно, терпеть конкурентов. Поэтому стал строить им всяческие каверзы. К царю Алексею Михайловичу с двух сторон потекли кляузные письма. И каждая сторона в свою очередь просила защиты и покровительства.

Жалобщики вскоре надоели, и дело кончилось тем, что в 1646 году у Марселиса и Акемы заводы отняли и взяли в казенное управление, тем более что за хозяевами действительно числились серьезные провинности:

"…И ныне он великий государь… объявляет их Петра Марселиса и Филимона Филимонова неправды. Забыв они Петр и Филимон отца его государства… жалование… чинили многие неправды. Припущали к себе в товарищи иноземцев без его царского величества указу и русских людей никакому железному делу учить не велели (разрядка моя. — А.Б.), а велели мастерам от русских людей во всяком железном деле скрыватца… А которые пушки делали в его царского величества казну, а те пушки не против своего договору многим немецкого дела хуже; а на сроки против своего договору тех пушек не поставили, а лили и делали пушки в ту пору на заморскую стать, для своей прибыли. И им бы Статом та их неправда была ведома".

А через год заводы Марселису и Акеме были возвращены. Царь не желал ссориться с иноземцами.

Что затем сталось с тем железоделательным заводом на Шексне, к сожалению, неизвестно.

Площадь лесов на территории Железного Поля к восемнадцатому веку ощутимо сократилась. Во-первых, крестьянин еще не чувствовал угрызений совести, постоянно расширяя горизонт пашни. Наоборот, он радовался открывающемуся простору, жилому виду окрестных деревень — местность становилась более домашней и "свойской". Во-вторых, окрепшая металлургия края, нынче жадно поглощая древесный уголь, назавтра требовала порции покрупней. В сутки обычная крестьянская домница заглатывала десяток пудов угля. А она исправно пекла крицы примерно месяца два в году. В Поморье, включавшем Олонецкий и Устюжско-Белозерский районы железоделания, ежегодно действовало по тысяче и свыше доменных горнов. То есть на них каждое лето надо было напасти шестьсот с гаком тысяч пудов древесного угля. Добавим сюда сотни и сотни тысяч пудов сжигаемых в кузницах. В итоге цифра набирается внушительная.

Конечно, в своем здоровом большинстве крестьяне разумно относились к рубкам. Красивый, сильный, обильный ягодой и зверьем лес старались не сводить, брали сосну, ель и березу выборочно, с заглядом вперед. Но, наверное, ни к чему и идеализировать положение. Край все-таки по-прежнему оставался таежным, в глухомани еще, бывало, плутал и опытный лесовик. А потому казалось, что леса здесь как сорной травы и у мужика кишка тонка эдакую прорву когда-нибудь топором посечь (бензопилы и трелевочные трактора тогда даже особо отчаянным в самых дерзких видениях не являлись). И, поскольку до первых наглядных и очевидных признаков большой беды было все-таки пока далеко, человек нет-нет да и позволял себе беспечное отношение к содержимому зеленой кладовой, то из сиюминутной выгоды, то из пристрастия к известному "авось", то по какой-либо иной слабости. Случались и сверхсрочные казенные заказы, когда углежогам, как и кузнецам, жестко диктовали время исполнения. А за нерасторопность мастер ответ нес головой. Тут уж о правилах рубки вспоминали только по завершению работ. Обычно приходилось валить лес почти за своим огородом, а обжигать чуть ли не в центре деревни. Да-да, в буквальном смысле. Вот, например, что сообщил мне Н. М. Овчинников, бывший житель села Луковец [5] Теперь оно на дне Рыбинского водохранилища. , впоследствии переехавший в Череповец: "В центре села возвышался округлой формы и внушительных размеров холм с кратером посередине. Высотой примерно с трехэтажный дом, ибо двухэтажное строение купца Изосима было ниже его. У подножия своего в поперечнике холм приблизительно сто пятьдесят — двести метров. Дом моего деда примыкал к нему с южной стороны, земля у нас в огороде была удивительно черной, и все время попадался древесный уголь. Моя тетя утверждает, что здесь якобы была угольная яма (морянка), она слышала это от своей прабабушки, а та от своей бабушки. В верховьях села, метрах в трехстах — четырехстах от первого, на самом берегу, находился еще один холм, тоже с кратером посередине. По слухам, он был древнее первого. У нас почему-то называли его "Уралом". Древесный уголь попадался и тут."