Кен Кизи - Демон Максвелла

– Абдулла, да ты же всем быкам бык!

Он не стал отрицать этого и потрусил прочь с невинным видом певчего. Ему было чуждо хвастовство – таков был его стиль.

Шло время. Наше стадо скоро увеличилось в размерах вдвое и продолжало расти. Мы продавали молодых бычков, пускали на мясо тех, кого специально откармливали, и сохраняли телок, пока их не набралось столько, что я смог воплотить свою мечту о создании маслобойни. Чем больше разрасталось стадо, тем оно становилось чернее. Больше двух третей коров были черными с небольшими вкраплениями гернзейской, джерсейской и монгольской пород. Абдулла раздался и стал менее изящным, но так и не утратил своего скромного поведения – он никогда не набрасывался на телок с той характерной для быков жестокостью, от которой и произошел термин «бычить».

Никто никогда не видел, как он спаривается, – пользуясь своим естественным камуфляжем, он предпочитал заниматься этим в темноте. Если его ночные любовные похождения заставляли его пересечь несколько владений, к рассвету он всегда возвращался, а если за ним приходилось идти, он никогда не проявлял никаких чувств, кроме робкой покорности. Лишь раз я видел, как гнев исказил его чело, и то он был направлен не на человека, а на быка – на старого хвастливого герефорда, который обслуживал стадо на противоположной стороне дороги. К тому же его гнев был вполне объясним. После каждой случки с какой-нибудь сонной телкой этот деревенщина расхаживал вдоль изгороди и громким ревом оповещал нашего ангуса о своей победе. Абдулла никогда ему не отвечал: стоило этому старому пузырю начать свою похвальбу как он разворачивался и направлялся к болоту.

Наконец размер нашего стада начал тревожить Бетси. К тому же некоторые дочери Абдуллы вошли в возраст, о чем каждый раз оповещал соседский бык, когда они проходили мимо, а Абдулла был достаточно стар, чтобы вступить на путь инбридинга. Лично я был уверен в том, что Абдулла никогда не опустится до инцеста, но кто станет рисковать, чтобы потом питаться умственно отсталой телятиной?

– Что же делать? – спросил я. Мы беседовали с Бетси, стоя у изгороди. По другой стороне дороги расхаживал соседский бык, произнося очередную диатрибу.

– Поставить Абдуллу в загон, продать его, выставить на аукцион или…

Она умолкла, заглушённая ревом герефорда. После того как его разглагольствования затихают, я переспрашиваю:

– Или что?

– Или съесть его.

– Съесть Абдуллу?! Я не хочу есть Абдуллу. Это все равно что съесть Стюарта.

– Тогда поставь его в загон. Именно так все поступают с быками-производителями…

– И в загон ставить его я не хочу. Я не позволю этому герефорду праздновать победу.

– Значит, остается продажа или обмен. Я дам объявление в газете.

Однако выяснилось, что в области обмена существует спрос только на винтовки и мотоциклы, а на предложение о продаже откликались не приличные скотоводы, а лишь владельцы дешевых ресторанчиков.

После целого месяца безуспешных попыток продать Абдуллу и ночи, потраченной на то, чтобы отвлечь его от только что купленных нашим соседом Хоком телок, я наконец решился поставить его в загон.

Мы восстановили ограждение и укрепили привязь, так как это место никто не занимал со времен Гамбургера. Абдулла вошел внутрь без малейших возражений. Только, к моему крайнему удивлению, застрял в воротах, сквозь которые свободно проходил Гамбургер.

– Абдулла, ты уже достаточно взрослый, чтобы познакомиться с некоторыми неприятными сторонами жизни, – сказал я, закрывая ворота. – Жизнь – это не только праздник и свободная любовь.

Абдулла не отвечал, пережевывая зеленые яблоки, с помощью которых я заманил его внутрь. Герефорд, наблюдавший за происходящим с противоположной стороны дороги, прямо-таки разрывался от желания высказаться по поводу заключения соперника. Вид его был отвратителен. В течение целого дня он доставал Абдуллу своими инсинуациями и сексуальными намеками, а когда я ложился, он перешел уже к расовым оскорблениям, и я покаялся себе, что непременно переговорю с его хозяином в ближайшее время.

Однако хозяин герефорда Тори меня опередил – еще не взошло солнце, как он уже стучал мне в окно.

– Это твой бык? Твой сукин черный бык?! – Он был обнажен до пояса и весь трясся – как от утренней свежести, так и от неукротимой ярости. – Так ты продал его или что?!

Тори – беззубый ветеран фермерского хозяйства восьмидесяти лет от роду с лицом оголодавшего хорька, которое своими размерами ненамного превосходит морду этого животного. Говорят, что он однажды так набросился на охотников за утками, вторгшихся в его владения, что у одного из них случился сердечный приступ. И теперь, когда я глядел, как он трясется и брызжет слюной на моем пороге, у меня возникло ощущение, а не пробил ли и его час. Я умиротворяюще сообщил ему, что Абдулла все еще принадлежит мне.