Кейтлин Даути - Когда дым застилает глаза - провокационные истории о своей любимой работе от сотрудника крематория

Для средневековых христиан эти святые мученики были звездами. Когда император Константин признал христианство законным в 324 г. н. э., тела мучеников стали главными достопримечательностями. Тело святого в церкви (или хотя бы его сердце, кость или пузырек с кровью) привлекало к ней толпы паломников. Считалось, что души святых парят вокруг их тел, распространяя святость и чудеса среди тех, кто пришел им поклониться.

Болезни излечивались! Засухи заканчивались! Враги оказывались побежденными! Но зачем же останавливаться на простом посещении мощей святых, если можно быть похороненным в этой же церкви? Считалось, что захоронение среди святых приравняет вас к святым после смерти, обеспечивая защиту вашей бессмертной душе.

По мере того, как христианская вера укоренялась, все больше и больше людей хотели быть похоронены внутри и вокруг церкви, в которой находились мощи мучеников, чтобы самим приблизиться к святым. Такая практика захоронений распространилась по всей империи: от Рима до Византии – территории сегодняшних Англии и Франции. Вокруг этих церквей росли целые города.

Спрос рос, а церкви давали людям то, что им было нужно, но, разумеется, не бесплатно. Наиболее зажиточные прихожане хотели быть похоронены в лучших местах, то есть как можно ближе к святым. Если в церкви оставалось пространство, куда мог бы поместится труп, будьте уверены, скоро он там появлялся. Мертвые тела были повсюду, и это вовсе не преувеличение. Наибольшим спросом пользовались полукруг апсиды [67]и паперть у входа. Остальная территория церкви была доступна для всех: тела хоронили под досками пола, на крыше, под свесами крыши и даже в самих стенах. Количество мертвецов внутри стен превосходило число живых прихожан.

Учитывая отсутствие системы охлаждения, в жаркие летние месяцы запах разложения, стоящий в церкви, был невыносимым. Итальянский врач Бернардино Рамадзини жаловался, что «в церкви там много могил, и они так часто вскрываются, что этот омерзительнейший запах ни с чем нельзя перепутать. Сколько бы священное здание ни окуривали благовониями и миррой, этот запах остается крайне неприятным для присутствующих».

Если человек не был достаточно богат или влиятелен, чтобы иметь возможность быть захороненным в церкви, он мог выбрать одну из множества могил во внутреннем дворе церкви.

Некоторые из них достигали глубины девяти метров и содержали внутри себя до 1 500 тел. Такая практика отражала отказ от римских и иудейских предсредневековых представлений о том, что мертвые тела грязны и должны быть захоронены на окраинах города. Средневековый церковный двор стал местом встреч, центром городской жизни, общения и торговли. Там торговцы продавали толпе пиво и вино и устанавливали печи, где выпекался свежий хлеб. Молодые влюбленные ночами гуляли по дорожкам церковного двора, а ораторы произносили там речи, собиравшие толп народа. В 1231 году Совет Руана [68]запретил танцевать на кладбище под страхом отлучения от церкви. Видимо, это было популярное времяпрепровождение, если наказание за него было таким серьезным. Кладбище стало местом, где живые и мертвые достигали социальной гармонии.

Историк Филипп Арьес, автор великолепной работы о смерти на Западе «Человек перед лицом смерти», писал, что «отныне и вплоть до конца XVIII веке мертвые уже не внушали страха живым» (пер. В. Роняна). Возможно, Арьес преувеличивал, но даже если бы средневековые европейцы и боялись смерти, они бы побороли этот страх, потому что призрачные преимущества пребывания рядом со святыми перевешивали недостатки жизни среди неприятных картин и запахов.

Смерть в Средневековье стала моей первой настоящей (академической) любовью. Я была очарована танцующими скелетами, личинками, склепами и разлагающимися телами внутри церковных стен. Открытое принятие факта разложения трупа, характеризовавшее Позднее Средневековье, так отличалось от представлений, среди которых я выросла. В детстве я была лишь на похоронах Папы Акино, чье забальзамированное и густо накрашенное лицо выглядывало из гроба, и на поминальной службе по матери моей школьной подруги. Ее тела на службе не было, и пастор вместо того, чтобы говорить о смерти этой женщины прямо, выражался эвфемизмами: «Ее жизнь была палаткой, а жестокие ветры жизни прошли через пальмовые листья и сдули палатку нашей сестры!»

Разложение редко можно было увидеть даже внутри «Вествинда». Большинство наших клиентов умирали в медицинских учреждениях, например, домах престарелых и больницах, а затем быстро перевозились в нашу холодильную камеру, в котором поддерживалась постоянная температура 2 °C. Даже если телам приходилось пролежать там несколько дней, пока все бумаги не будут готовы, большинство из них были кремированы задолго до того, как от них хотя бы начинал исходить неприятный запах. Однако однажды утром я открыла дверь холодильника, раздвинула пластиковые полоски и ощутила ни с чем не сравнимый и незабываемый запах человеческого разложения.