Владимир Соколовский - Превращение Локоткова

Локотков еще несколько раз просыпался, и все на кухне горел свет, бубнили нервные, захлебывающиеся голоса, и висел густой, медленно рассасывающийся дым.

Встал он рано. Оделся, обулся, вымыл лицо. На кухне все бубнили, и никто не обратил внимания на его возню. Собравшись, он заглянул туда:

— Эй, Назип! Так ты и не уехал вчера домой?..

— Ш-шерт с ним! — башкир поднял на него налитые кровью глаза. — Не в этом дело. Не в этом дело, понимаешь ты?!

Валерий Львович испугался, что тот полезет сейчас снова в беспричинную драку, и сказал торопливо:

— Да-да, конечно! Мне надо идти, пока! Иван, я приду еще ночевать, так что чемодан оставляю. Давай, Назип!

Он пожал вялую, пухлую руку товарища, глянул еще раз в толстое, бессмысленное лицо с вывороченными губами, и вышел на улицу. Думал, уходя от приютившего его дома с грязными стенами: «Ну, вот Назип и счастлив, доволен, как рыба в воде. Для таких, как Иван, он — свой, притом король. А я? Пока мы были с ним вместе, в одинаковой одежде, сжатые одинаковыми рамками, он много бы сделал для меня, и искренне. Еще вчера было так. А теперь он стряхнул с себя все это — и что я для него? Пыль, ерунда, осколок прошлого, камешек на дороге».

Первым делом на сегодня стояло — покупка Юльке пальто. Он поехал к центральному универмагу, и до его открытия торчал в сквере, сидел на холодных скамейках. Ранние милиционеры поглядывали на него (на каждом освободившемся из заключения лежит своя, особая печать, — Локотков знал про нее раньше, а теперь и ощущал), однако проходили мимо, не трогали. Люди торопились на работу, выплескивались из трамваев, троллейбусов, разбегались по учреждениям. От их вида в груди Локоткова опять заныло, и он горько ощутил свою ненужность, неприкаянность. Открылся магазин, Валерий Львович вошел в него, побродил, но — в секции одежды не продавали детских пальтишек. «Дурак! Как я сразу не сообразил!» — казнил он себя, направляясь к «Детскому миру». Однако сейчас, когда улицы опустели, открылись магазины, и впереди маячила конкретная цель — жить стало все-таки легче, и не так точило одиночество. Надежда снова махнула крылом, и Локотков приободрился. Зашел в буфет, поел, выпил два стакана скверного горячего кофе.

В магазине он долго выбирал пальто для дочери. С утра у него была мысль: подождать, когда Юлька придет из школы, и вместе с ней сходить за обновкой. Все же пришлось отказаться, подумав: у девочки сейчас другая семья, другая жизнь. Зачем же пугать ее, тащить куда-то, соплиться и слезиться, внушая ей представление о вещах, которые она и знать-то не должна? И чем дольше не узнает, тем лучше, тем меньше урона детской психике! Вдобавок совместный их поход в магазин непременно чреват был новой вспышкой Ирининой ненависти, окончательным крушением последних связей. А зачем это ему сейчас нужно?

Вдвоем с продавщицей они выбрали хорошее пальто — песочного цвета, из плотного материала, модного покроя. Локотков остался доволен. Только бы подошло!

На троллейбусе он поехал к дому, где жил когда-то. Поднялся к квартире, и стал звонить в дверь. Никто не ответил. «Нет дома, — подумал Локотков. — Что же делать с пальтишком?» Позвонить к соседям, и попросить, чтобы отдали — это будет не то, да и не спастись тогда от вопросов, любопытных косых взглядов. Дождаться все-таки Юльки? Выскочить перед ней, словно чертик из табакерки… А если поехать в университет, вручить пальто самой Ирине? Если она там, конечно. Пожалуй, так и надо сделать, и это будет самое верное. Во-первых, есть повод появиться в вузе. Во-вторых, пользуясь этим поводом, можно тихонько, как бы невзначай, попробовать разведать обстановку…

Дыхание у него сбивалось, когда он поднимался по университетской лестнице, проходил мимо швейцара, прижимая пакет с пальтишком. Посмотрел возле деканата расписание Ирининых занятий. Так. Теперь предстояло найти аудиторию, где вела семинар бывшая жена. В поисках ее он долго бродил по университетским закоулкам, и еле успел к звонку.

Потянулись в коридор студенты, а Ирина все стояла у доски и что-то объясняла. Увидав заглядывающего в дверь Валерия Львовича, она вздрогнула, осеклась, и, оборвав фразу, пошла из аудитории.

— Зачем ты сюда явился?! — прошипела она. Лицо ее загорелось, пошло пятнами. — Совсем с ума спятил!

— Я принес пальто Юльке. Ты же сама сказала вчера… На, возьми. И скажи — почему такой гнев? Разве я не могу уже и появиться здесь?

— Господи! — фыркнула она. — Да сколько угодно. Ради бога. Только не в моей компании, ладно?