Грэм Грин - Монсеньор Кихот

– По-моему, лучше нам там не появляться.

– Почему?

– А они уже предупредили тамошних жандармов.

– О чем? Мы же ни в чем не виноваты. Мы никому не причинили никакого вреда.

– Мы причинили вред тем, что нарушили их душевный покой. Пусть ждут нас до устали. А мы, по-моему, должны открыть еще бутылочку вина.

Они снова уселись среди остатков своей трапезы, и мэр принялся откупоривать бутылку. Он сказал:

– Забудь я на время, что я совсем не верю в бога, все равно мне трудно было бы поверить, что эти два жандарма – не говоря уже о Гитлере и генералиссимусе… да, если угодно, и о Сталине – могли родиться, потому что он действительно того хотел. Ведь если бы их бедным родителям разрешено было пользоваться противозачаточными средствами…

– Это был бы великий грех, Санчо. Убить человеческую душу…

– Разве у спермы есть душа? Во время любовного акта мужчина же убивает миллион миллионов сперматозоидов – кроме одного. Это счастье, что столько их идет в отходы, а не то рай был бы изрядно перенаселен.

– Но ведь это же против закона природы, Санчо.

Громко хлопнув, пробка выскочила из бутылки – вино оказалось совсем молодое.

– Меня всегда озадачивал этот закон природы, – сказал Санчо. – Какой закон? Какой природы?

– Это закон, вложенный в нас с рождения. Наша совесть подсказывает нам, когда мы его нарушаем.

– Моя – не подсказывает. Или я этого никогда не замечал. А кто придумал этот закон?

– Бог.

– Ну, да, конечно, так вы и должны были сказать, но разрешите я задам вам вопрос иначе. Кто из людей первый внушил нам, что такой закон существует?

– С самых ранних дней христианства…

– Ладно, ладно, монсеньор. Есть что-нибудь насчет закона природы у апостола Павла?

– Увы, Санчо, не помню – слишком я становлюсь стар, но я уверен…

– Закон природы, отче, как я его понимаю, состоит в том, что кошке от природы присуще желание убить птицу или мышь. Для кошки-то это хорошо, а вот для птицы или мыши – не очень.

– Насмешка – не довод, Санчо.

– О, я не отрицаю, совесть существует, монсеньор. Мне, к примеру, было бы, наверно, какое-то время не по себе, если бы я убил человека без достаточно серьезной причины, но если бы я зачал нежеланного ребенка, то, думаю, мне было бы всю жизнь не по себе.

– Надо полагаться на милосердие божие.

– А бог – он не всегда милосердный, верно ведь, во всяком случае – в Африке или в Индии? И даже в нашей собственной стране, раз есть дети, которые живут в нищете, болеют, чаще всего не имея ни шанса на будущее…

– Зато они могут рассчитывать на вечное блаженство, – сказал отец Кихот.

– О да, а также, следуя учению вашей Церкви, – на вечные муки. Если в силу жизненных обстоятельств человек станет, как вы это называете, на путь зла.

Напоминание об аде замкнуло уста отца Кихота. «Я верю, верю, – прошептал он про себя, – я должен верить», при этом он подумал о том, что апостол Иоанн хранит на этот счет полнейшее молчание, схожее с тишиной, царящей в центре циклона. И не дьявол ли напомнил ему, что у римлян согласно святому Августину был бог по имени Ватикан – «бог детского плача»? Отец Кихот сказал:

– Вы налили себе вина, а мне – нет.

– Давайте же сюда ваш стакан. А у нас не осталось сыра?

Отец Кихот поискал среди объедков.

– Человек все-таки может обуздать свой аппетит, – сказал он.

– По части сыра?

– Нет, нет. Я имел в виду секс.

– Значит, контроль над рождаемостью – это забота природы? Возможно, для вас и для папы римского это так, но для двух людей, которые любят друг друга и живут вместе и которым самим-то почти нечего есть, не говоря уже о том, чтобы кормить малыша с присущим детям аппетитом…

Это был древний, как мир, спор, и отец Кихот не знал убедительного довода.

– Есть все-таки какие-то естественные способы, – сказал он, как говорил сто раз до того, сознавая лишь свое безграничное невежество.

– Кто же, кроме теологов-моралистов, может назвать их естественными? В каждом месяце есть немало дней, когда можно заниматься любовью, но, оказывается, сначала надо поставить себе термометр и смерить температуру… Это едва ли способствует возникновению желания.

Отец Кихот тут вспомнил цитату из «Града господня» святого Августина, старой книги, которую он ставил выше всех: «Движение порою не подчиняется воле, а порой, хоть и жаждешь, – не движется, и мысль распаляется, а тело застыло. Таким чудесным образом похоть подводит человека». Надеяться на это все-таки нельзя.