Грэм Грин - Монсеньор Кихот

– Но это же была только шутка, отче. Наверняка ваш бог понимает шутки.

– Я повинен в ереси, – возразил отец Кихот. – Я думаю… наверное… недостоин я быть священником.

– Что же вы такое натворили?

– Я дал неверное толкование. Святой Дух во всех отношениях равен Отцу и Сыну, а я изобразил его в виде полбутылки.

– И это серьезная промашка, отче?

– Это подлежит анафеме. Это было специально осуждено, забыл, на каком соборе. Каком-то очень раннем. Возможно, на Никейском.

– Не волнуйтесь, отче. Это дело легко поправимое. Выкинем сейчас эту полбутылку и забудем о ней, а я принесу из машины полную.

– Я выпил больше, чем следовало. Если бы я столько не пил, я бы никогда, никогда не совершил такой промашки. А нет хуже греха, чем погрешить против Святого Духа.

– Забудьте об этом. Мы все сейчас исправим.

Вот как получилось, что они выпили еще бутылку. Отец Кихот успокоился, а кроме того, его глубоко тронуло сочувствие мэра. Ламанчское вино – легкое, и тем не менее обоим показалось разумным растянуться на траве и провести тут ночь, а когда взошло солнце, отец Кихот уже с улыбкой вспоминал о пережитом огорчении. Ну какой же это грех – просто легкая забывчивость и непреднамеренная оговорка. Всему виной ламанчское вино: оно в конечном счете оказалось совсем не таким легким, как они полагали.

Когда они тронулись в путь, отец Кихот сказал: – Я вчера вечером вел себя немного глупо, Санчо.

– По-моему, вы говорили очень хорошо.

– Значит, я хоть немного разъяснил вам, что такое троица?

– Разъяснили – да. Но чтоб я поверил – нет.

– В таком случае сделайте одолжение: забудьте, пожалуйста, про полбутылку! Это была ошибка, которую мне ни в коем случае не следовало допускать.

– Я буду помнить только о трех полных бутылках, мой друг.

Хотя вино и было легкое, однако, пожалуй, именно эти три с половиной бутылки и привели к тому, что на другой день они какое-то время ехали молча. Наконец Санчо заметил:

– Мы определенно лучше себя почувствуем после хорошего обеда.

– Ах, бедная Тереса, – сказал отец Кихот. – Надеюсь, отец Эррера оценит ее бифштексы.

– А что такого замечательного в ее бифштексах?

Отец Кихот не ответил. Он сохранил эту тайну от Мотопского епископа и, уж конечно, сохранит ее от мэра.

Дорога заворачивала. «Росинант» по необъяснимой причине вместо того, чтобы сбавить скорость, вдруг ринулся вперед и за поворотом чуть не налетел на овцу. Вся дорога впереди была забита ее соплеменниками. Словно разлилось неспокойное, пенящееся море.

– Можете еще немного соснуть, – сказал мэр. – Мы сквозь это никогда в жизни не пробьемся. – Тут примчалась собака и стала загонять отбившегося от стада нарушителя. – До чего же овцы – тупые животные! – в ярости воскликнул мэр. – Я никогда не мог понять, почему основатель вашей веры решил сравнить их с нами. «Паси овец Моих» [Евангелие от Иоанна, XXI, 16]. О да, наверное, потому, что, как и все хорошие люди, он был циником. Пасите, мол, их хорошо, чтоб они разжирели, и тогда их можно будет съесть. «Господь – Пастырь мой» [Псалтырь, псалом 22]. Но если мы овцы, почему же, ради всего святого, мы должны доверять нашему пастырю? Он будет охранять нас от волков – так, прекрасно, но ведь только затем, чтобы потом продать нас мяснику.

Отец Кихот достал из кармана молитвенник и сделал вид, что погрузился в чтение, но отрывок ему попался на редкость скучный и ничего не значащий, так что он не мог не слышать слов мэра, – слов, которые больно ранили его.

– И он явно предпочитал овец козам, – продолжал мэр. – До чего же глупо и сентиментально. Ведь от козы можно получить все то же, что и от овцы, но в придачу она обладает еще и многими достоинствами коровы. Овца дает шерсть – правильно, но коза дает человеку свою шкуру. Овца дает баранину, хотя лично я поел бы козлятины. А кроме того, коза, как и корова, дает молоко и сыр. Правда, овечий сыр по душе только французам.

Отец Кихот поднял взгляд и увидел, что дорога наконец свободна.

Он отложил молитвенник и вновь пустил «Росинанта» в путь.

– Человек, который не верит, не может и богохульствовать, – сказал он, обращаясь не столько к мэру, сколько к себе. И тем не менее подумал: «А все-таки почему именно овцы? Почему Он в своей великой премудрости избрал в качестве символа овец?» На этот вопрос не давал ответа ни один из старых богословов, чьи труды он держал на полках в Эль-Тобосо, – даже святой Франциск Сальский, столь осведомленный насчет слона и ястреба, паука, и пчелы, и куропатки. Вопрос этот, безусловно, не затрагивался и в «Catecismo de la Doctrina Cristiana» ["Катехизис христианской доктрины" (лат.)], труде этого святого человека Антонио Кларета, бывшего архиепископа Сантьяго-де-Кубы, которого отец Кихот читал еще ребенком, – правда, насколько ему помнится, среди картинок была одна, изображавшая пастуха среди овец.