Грэм Грин - Почетный консул

Не успела дверь за ним закрыться, как снова зазвонил телефон.

Доктор Пларр подумал: Леон меня обманул. Он мне лгал, чтобы заручиться моей помощью. Не подниму трубку. Пусть сами расхлебывают свою кашу. Ему ни на миг не пришло в голову, что солгать мог и полковник Перес. Полиция была достаточно сильна, чтобы говорить правду.

Звонок звонил и звонил, а он упрямо стоял в передней, пока тот, кто до него дозванивался, не сдался. На сей раз это мог быть кто-то из больных, и в наступившей, словно укор, тишине он устыдился своего эгоизма: казалось, эта тишина наступила в ответ на призыв самоубийцы о помощи. В спальне тоже было тихо. Раньше о какой-то помощи просила его Клара. Но он не захотел слушать и ее.

Мраморный пол, на котором он стоял, казался краем пропасти; он не мог сделать шагу ни вперед, ни назад, не увязнув еще глубже в пучине соучастия или вины. Так он и стоял, прислушиваясь к тишине дома, где лежала Клара, полуночной улицы за окном, где теперь возвращалась к себе полицейская машина, и квартала бедноты, где в путанице хижин из глины и жести, как видно, что-то произошло. Тишина, словно мелкий дождик, уносилась через большую реку в забытую миром страну, где в тишине, тише которой не бывает, лежал его мертвый отец… «Он был слишком стар и нерасторопен. Ему это оказалось не под силу, и его бросили». Стоя на краю мраморного обрыва, он почувствовал головокружение. Но не может же он тут стоять вечно! Снова зазвонил телефон, и он двинулся назад, в кабинет.

Голос Леона спросил:

– Что случилось?

– У меня был посетитель.

– Полиция?

– Да.

– Сейчас ты один?

– Да. Один.

– Где ты был целый день?

– В Буэнос-Айресе.

– Но мы пытались связаться с тобой вчера вечером.

– Меня вызвали.

– И сегодня в шесть утра.

– У меня бессонница. Гулял по набережной. Ты сказал, что я вам больше не понадоблюсь.

– Ты нужен твоему пациенту. Спустись к реке и встань у киоска кока-колы. Мы увидим, наблюдают за тобой или нет. Если нет, мы тебя подберем.

– Я только что получил известие об отце. От полковника Переса. Это правда?

– Что именно?

– Что он участвовал в побеге, но был нерасторопен, и вы его бросили.

Он подумал: если он сейчас мне солжет или хотя бы запнется, я повешу трубку и больше не стану им отвечать.

Леон сказал:

– Да. Прости. Это правда. Я не мог сказать тебе раньше. Нам нужна была твоя помощь.

– Отец убит?

– Да. Они его застрелили. Когда он лежал на земле.

– Ты должен был мне это сказать.

– Наверно, но мы не могли рисковать. – Голос Леона донесся к нему словно из немыслимого далека: – Ты придешь?

– Ладно, – сказал доктор Пларр, – приду.

Он положил трубку и пошел в спальню. Зажег свет и увидел Клару, смотревшую на него широко раскрытыми глазами.

– Кто к тебе приходил?

– Полковник Перес.

– У тебя будут неприятности?

– Не с его стороны.

– А кто звонил?

– Пациент. Клара, мне придется ненадолго уйти.

Он вспомнил, что их разговор прервали и какой-то вопрос так и повис в воздухе, но забыл, какой именно.

– Мой отец убит, – сказал он.

– Какая жалость! Ты его любил, Эдуардо?

Она, как и он, не считала любовь, даже любовь между отцом и сыном, чем-то само собой разумеющимся.

– Может, и любил.

Когда-то в Буэнос-Айресе он знал человека, который был незаконнорожденным. Его мать умерла, так и не сказав ему имени отца. Он рылся в ее письмах, расспрашивал ее друзей. Даже изучал банковские счета: мать от кого-то получала деньги. Он не сердился, не возмущался, но желание узнать, кто его отец, изводило его, как зуд. Он объяснял доктору Пларру: «Это как та головоломка со ртутью… Никак не забросишь в глазницы портрета ртуть, а отставить головоломку нет сил». Однажды он все-таки узнал, кто его отец: это был международный банкир, который давно умер. Он сказал Пларру: «Вы и представить себе не можете, какую я почувствовал пустоту. Что еще может меня теперь интересовать?» Вот такую же пустоту, подумал доктор Пларр, ощущаю сейчас и я.

– Пойди сюда, Эдуардо, ляг.

– Нет. Я должен идти.

– Куда?

– Сам еще не знаю. Это касается Чарли.

– Нашли его труп? – спросила она.

– Нет, нет, ничего подобного. – Она скинула простыню, и он накрыл ее снова. – Ты простудишься от кондиционера.

– Я пойду в консульство.

– Нет, оставайся здесь. Я ненадолго.

Когда ты одинок, радуешься всякому живому существу – мышонку, птице на подоконнике, хотя бы пауку, как Роберт Брюс [Брюс, Роберт (1274-1329), король Шотландии; в 1307 году прятался от врагов на острове, но, увидев, как упорно плетет свою паутину паук, устыдился, поднял войско и победил англичан]. Одиночество может породить даже нежность. Он сказал: