Макс Фрай - Чайная книга

— Почему? Мама больше его любила?

— Да нет, не думаю. Просто он погиб, понимаешь? И мама с тех пор гораздо больше думала о нем, чем обо мне. А тебя как мама в детстве называла?

Шейла вздыхает:

— Шейнделе. При рождении меня назвали Шейндл. А уже потом, в Америке, я переделала имя на Шейла — в университете Шейндл звучало странновато. Но мама меня так и звала всю жизнь. Ей нравилось.

— А тебе? — спрашивает Исайя и перебирает длинными пальцами длинные волосы Шейлы.

— Мне тоже, — тихо отвечает Шейла. — Но я никогда в жизни и никому в этом не признавалась. Я всю жизнь была очень современная американская дама.

— Шейнделе, — нежно говорит Исайя. — Шейнделе моя. У тебя самое красивое имя в мире.

— Когда умерла твоя жена, Исайя? — спрашивает Шейла.

— Пятнадцать лет назад.

— А отчего?

— Знаешь, мне кажется, просто устала. Она никогда не болела, всю жизнь работала. А потом стала слабеть и умерла. Врачи говорили: «Сердце». А я сказал: Варда просто больше не хотела жить. Ей надоело.

— Не понимаю, — говорит Шейла. — Как может надоесть жить? Мне никогда не надоест.

— Сколько тебе лет, Шейла?

Шейла качает головой:

— Не скажу.

— Ну скажи, — упрашивает Исайя. — Я никому тебя не выдам. Мне, например, восемьдесят девять, и я этого не скрываю.

— То ты, — тихонько смеется Шейла. — Ты — другое дело. А сколько мне лет, забыла даже я сама.

— Почему это я другое дело? — обижается Исайя. — Ты хочешь сказать, что я выгляжу на свой возраст?

Шейла откидывает голову, щурит глаза и разглядывает его.

— Нет, — выносит она вердикт. — Ты не выглядишь на свой возраст. Ты выглядишь мужчиной вне возраста. Тебе идет.

— У тебя длинные ресницы, — говорит Исайя. — У Варды тоже были длинные ресницы. Я любил их гладить пальцем, вот так.

Он подносит палец к ресницам Шейлы и гладит их.

— Это как гладить крыло бабочки. Так же страшно случайно повредить.

— Меня не так просто случайно повредить, — усмехается Шейла. — Я крепкая.

Исайя обнимает ее за плечи.

— Ты хрупкая, Шейнделе, — уверенно говорит он. — Ты самая хрупкая. Я никогда тебе не поврежу.

Он осторожно наклоняется к Шейле и целует в губы. Шейла закрывает глаза.

— Исайя, я двадцать лет не целовалась.

— Ты врешь, — шепчет Исайя, не отрывая губ от ее лица, — ты все врешь, моя старая девочка. Тебя целуют каждое утро, ты просыпаешься, и ангелы целуют тебя в глаза. А еще тебя целуют каждый вечер: ты засыпаешь, и мои мысли приходят тебя целовать.

— Ты романтик, Шая.

— Я реалист, Шейнделе. Я не хочу умереть, не успев узнать, как пахнет твоя кожа.

— Моя кожа пахнет старостью и мылом.

— Твоя кожа пахнет свежестью и земляникой.

— Это мыло такое, Шая. Земляничное мыло.

— Это твоя кожа такая, Шейндл. — Исайя целует Шейле лицо и руки. — От нее пахнет твоими мыслями и теплом.

— Мысли не пахнут.

— Твои мысли пахнут чем-то неприличным, — говорит Исайя ей на ухо. — Я это чувствую.

— Это твои мысли пахнут чем-то неприличным! Тебе не стыдно?

Исайя останавливается и смотрит на Шейлу с интересом.

— Шейнделе, ты не хочешь мне говорить, сколько тебе лет. Ладно, не надо. Скажи мне только одно: семнадцать тебе уже есть?

— Ну… — мнется Шейла. — Вообще-то и это секрет, но тебе я признаюсь: да.

— Отлично, — радуется Исайя. — А мне уже исполнилось двадцать один.

— Давно? — интересуется Шейла.

— На прошлой неделе. Так вот. Мы оба — совершеннолетние, дорогая. Мы можем делать абсолютно все, что захотим. И нам не стыдно.

Шейла обнимает его за шею.

— Тогда ладно, — говорит она и тянется губами.

Исайя закашливается.

— Послушай, — пугается Шейла, — а это не запрещено?

— Ха! — выдыхает Исайя. — Хотел бы я найти человека, который запретит мне кашлять.

— Да нет, глупый. Я хотела спросить — это… ну, это… Тут все-таки дом престарелых. А мы не женаты. Ты уверен, что здесь это можно?

Исайя хмыкает:

— У меня за стенкой живет приятель, Меир. Он раввин. Если для тебя это имеет значение, я его сейчас позову, и он нас поженит. Хочешь?

— Нет, нет, — пугается Шейла. — Я почтенная вдова и с удовольствием умру в этом статусе.

— Ладно, — смеется Исайя и снова берет ее за плечи. — Иди ко мне, почтенная вдова. Я помогу тебе умереть с удовольствием.

— Папа, — раздраженно говорит Таль. — Как ты себя чувствуешь?

Исайя, раскинувшись, сидит на кровати в пижаме, Таль стоит напротив него. Он еще выше, чем отец, — для того чтобы видеть глаза сидящего Исайи, ему приходится сгибаться чуть ли не вдвое. Он бы сел на стул, но на стуле лежит гора одежды, а второго стула нет.