Елена Артамонова - Исповедь Дракулы

Сын Дракулы знал, что его все еще считают мальчиком, но он давно перестал ощущать себя ребенком. Наверное, с той самой ночи, когда погибла его мать и когда он покинул замок, понимая, что не должен плакать и оглядываться назад. Что бы ни твердили окружавшие его сейчас люди о его отце, Влад не сомневался, что они лгут. Он помнил своего отца, любил его, гордился тем, что ему посчастливилось быть сыном такого человека, как воевода Влад Дракула.

Влад рассеяно заплетал косами молодые ивовые побеги, смотрел в темную воду и представлял отца. Он видел его на коне, в сверкающих на солнце доспехах, он был как золотой рыцарь из легенды – герой, спустившийся с небес, чтобы сразиться с силами зла. От одного его взгляда полчища врагов в панике бежали с поля боя, и ему не было равных в том, как он держался в седле, как владел мечем и копьем. А с сыном грозный князь был совсем другим – не только отцом, но и другом, старшим товарищем, которому хотелось подражать во всем. У Дракулы было очень мало свободного времени, и, может быть, потому Влад особенно хорошо запомнил их встречи. Он помнил как отец помогал сделать из веточек лук и стрелять по мишени, учил держаться в седле, подбадривал, когда было трудно, как весело шутил, умея находить смешное в обыденном. А еще он всегда говорил, что Влад превыше всего должен чтить православную церковь, и что их страна сохранится только в том случае, если народ не отречется от веры своих отцов. Когда Влад немного подрос, Дракула стал брать его в поездки по валашским монастырям, и мальчику было приятно наблюдать, с каким почтением относятся седобородые священники к его отцу, слушать их беседы на богословские темы, в которых мальчик почти ничего не понимал, но все равно слушал очень внимательно, жадно ловя каждое слово, слетавшее с губ отца.

А ныне Влада окружали люди, клеветавшие на его отца и принуждавшие отречься от православной веры. И ему некуда было бежать, невозможно скрыться от них. Вот и теперь мальчик отлично понимал, что ему в любом случае, рано или поздно предстоит вернуться «домой». Если он задержится на берегу до закрытия городских ворот, ему придется остаться здесь на ночевку и на следующий день еще больше достанется от наставников. Приходилось повиноваться. Повиновение – вот главная наука, которой его обучали, но Влад знал, что он поступит так же, как его отец. Когда тот находился в турецком плену, он был почти ровесником Влада, он тоже был совсем один, он тоже был покорным, но выстоял в главном, сохранив свою веру.

Решительно соскользнув с ветви ивы, мальчик заторопился в город. Он успел до закрытия ворот, но возвращаться к своему воспитателю не хотел, а потому продолжал бродить по грязным улочкам Буды. Он остановился у порога огромной католической церкви. Выросший в Валахии Влад не привык к грандиозным готическим постройкам, и они повергали его в трепет, внушая безотчетный страх, смешанный с любопытством. Он знал, что не должен входить в это огромное, представлявшееся темной пещерой здание, где запросто можно было заблудиться, но при этом отчаянно хотел заглянуть туда. Он не мог понять, почему и католики, и православные, верящие в одного и того же Бога, так ненавидели друг друга и считали врагами. Одно дело магометане, у них была другая вера, но почему не могли найти общий язык люди, исповедовавшие учение Христа, этого Влад понять не мог. Крамольная мысль о том, что, может быть, нет ничего страшного в перемене веры, вновь посетила мальчика и заставила с испугом озираться по сторонам, словно кто-то мог прочесть его мысли. Влад долго стоял у порога храма, а потом сделал шаг…

Холод… Здесь всегда гнездился холод, и его не могли изгнать огоньки едва теплившихся свечей. Шаги звучали гулко, пугающе, а стрельчатые своды скрывались в темноте. Собор был огромен, как вселенная – холодная чужая вселенная, в которой мог сгинуть маленький валашский мальчик, воспитанный в православной вере. Влад подошел к алтарю, опустился на колени. Он надеялся – Всевышний простит его за то, что он взывал к нему в чужом храме:

– Господи, помоги моему отцу, пожалуйста, помоги…

Он хотел просить и об упокоении души его мамы, но не посмел, понимая, что не вправе делать этого. Она покончила с собой, а значит, – проклята навеки, и ее душа не могла найти покоя. Это было страшно, чудовищно, несправедливо… Неужели она и сейчас ночами поднимается из вод Арджеша и бродит возле стен замка? Неужели это будет всегда, до Страшного суда?