Катарина Масетти - Между Богом и мной все кончено

Я сидела в гардеробной комнате и разговаривала со своей стеной, иногда по нескольку часов в день. Или, призвав на помощь ежедневник, рылась в памяти, выискивая мельчайшие подробности, вспоминая наши разговоры и события того года, связанные с Пией.

— Бабушка, помнишь, как мы однажды весной пришли к тебе с Пией?

Глупый вопрос. Разумеется, бабушка знала о том, что случилось с Пией и почему я живу у нее.

— О чем вы тогда говорили? Ну, когда ты ей гадала.

Бабушка не из тех, кто будет морочить голову и говорить: «Дорогуша, да я уже ничего не помню!» Она надолго задумалась.

— Пия особо ничего не рассказывала, — сказала она наконец. — Она сделала что-то или просто чего-то хотела и страшно этого боялась. А может, она боялась самой себя. Она не хотела держать это в тайне, но и говорить об этом в открытую не могла. Что именно она имела в виду, она мне не сказала.

— Мне тоже, — ответила я таким голосом, как будто мне наплевать.

— Это ее решение. Смириться с этим нелегко. Не думаю, что ты могла что-то сделать.

— Только не надо вот этого! — крикнула я и, вылетев из комнаты, понеслась в гардеробную. Прошло много времени, прежде чем мы снова об этом заговорили.

Пии не нужна была жизнь. И я ей тоже была не нужна. Мне казалось, что меня жестоко предали, я чувствовала себя такой одинокой.

Что было, то было. Я собирала свои воспоминания с таким же трепетом, с каким археолог раскапывает старинные черепки, и раскладывала их по стеклянным ящичкам. Наверно, они покрылись пылью и от света могут попортиться. Я заметила, что когда начинаешь делиться с кем-то впечатлениями — например, о поездке или о хорошем фильме, — то немного погодя помнишь уже только свой рассказ, а не то, как все было на самом деле. Так обстояли дела и с Пией. Я помнила только собственные воспоминания, а не ее саму.

Не сказать, чтоб я была бессердечной особой. Синий спортивный костюм, мелькавший в суматохе спортивного дня, чья-то взлохмаченная светловолосая голова в школьной столовке могут вывести меня из строя на целый день. И я не езжу больше на поезде, никогда!

Начался новый учебный год, я внимательно просмотрела списки учеников. Сердце сжалось, когда я увидела, что фамилии Нурдгрен и Олофссон в ее классе теперь идут подряд, а Пии Нурдин между ними больше нет. Ее не хватало. И смириться с этим я не могла.

А где же ее дневник? Где ее медицинская карта, которая раньше хранилась у школьной медсестры?.. Я представила себе папку, на которой стояла большая красная печать: ДЕЛО ЗАКРЫТО. Теперь не важно, какая у нее была группа крови. Да и прививки от полиомиелита больше никакого значения не имеют. Не говоря уже о курсовой работе по философии, которая покрывалась плесенью где-то в углу. Впрочем, ее наверняка давно уже выкинули.

Я никогда не узнаю Пииной тайны, разве что по невероятной случайности. Всякий раз, когда я думаю о том, что произошло с ней той весной, кого она тогда повстречала, была ли она… ох, я просто-напросто накрываю эти мысли тяжелой крышкой и завинчиваю на все болты. Пия предпочла умереть, нежели рассказать об этом кому-то, — значит, ничего рыться в этих делах.

Слышала, ее отец до срока вышел на пенсию и начал спиваться. Пиину мать я иногда вижу в городе. Я пристально смотрю на нее, пока ей не становится не по себе и она не оглядывается. Брат, насколько я знаю, никогда в нашем городе не бывает.

Иногда кто-нибудь в школе вспоминает ее. В их голосах звучит либо жажда сенсации, либо снисходительность: да, она была милая, но совершенно чокнутая. Говорят, она… Нет, я стараюсь этого не слышать. И ухожу подальше от них. Скорее, даже убегаю.

А вот с Бетте и Анной Софией после этого что-то произошло. Они больше никогда ко мне не цепляются. Не то чтобы они пытались со мной подружиться, но, похоже, решили оставить меня в покое.

Маркус и Сара расстались. Несколько раз он со мной заговаривал, причем с интересом. А я вдруг поняла, что никаких чувств к нему больше не испытываю.

Зато когда я однажды увидела, как Хенрик смеется с какой-то симпатичной выпускницей, у меня кольнуло в сердце от ревности! В последнее время я часто вижу их вместе.

Через несколько лет про Пию забудут все за редким исключением. С этим сложно смириться, но я уже поняла, такова жизнь, что поделаешь. И сейчас мне придется целиком погрузиться в эту чертову жизнь.

Как-то раз я осталась в школе после уроков и пнула ногой дверь шкафчика, принадлежавшего Пии. Теперь им пользовался кто-то другой. Я все била и била его ногами.