Майкл Чабон - Вундеркинды

— Я разбил ей сердце. Думаю, она узнала о моем романе с Сарой.

— Каким образом?

— Не знаю. — Я вспомнил, что несколько дней назад Эмили ужинала в ресторане со своей сестрой Деборой, которая работала секретарем на факультете изящных искусств в университете Питсбурга. Эмили вернулась из «Али-Бабы» в каком-то подавленном настроении. Наверное, Дебора что-то пронюхала и сочла своим долгом поделиться новостью с сестрой. — Не знаю, — повторил я, — честно говоря, мы с Сарой не особенно соблюдали конспирацию.

— Сара? — раздался голосок мисс Словиак. — Это к ней мы собираемся на вечеринку?

— Верно, — подтвердил я, — это к ней мы собираемся на вечеринку.

Вечеринку, знаменующую начало Праздника Слова, можно было назвать демонстрацией хороших манер и торжественной увертюрой к нашей литературной конференции: участникам предоставляли возможность познакомиться поближе и немного поболтать, прежде чем прозвучит команда «на старт» и гости, слегка покачиваясь, отправятся в Тау-Холл. Вечеринку устраивали часов в шесть вечера и делали в форме фуршета, с единственной целью, чтобы людям приходилось демонстрировать чудеса эквилибристики, пытаясь удержать на коленке тарелки и бокалы; затем примерно без четверти восемь, когда незнакомцы уже успевали подружиться, а легкое опьянение переходило в приятное головокружение, собравшихся приглашали проследовать на первую из двух лекций, с которыми выступали наиболее выдающиеся представители литературной элиты, согласившиеся в этом году принять участие в конференции. В течение одиннадцати лет и по сей день факультет английской литературы, возглавляемый Вальтером Гаскеллом — мужем Сары Гаскелл, собирал по нескольку сотен долларов с молодых честолюбивых авторов за право встретиться и получить массу бесценных советов от более или менее известных писателей, а также редакторов, литературных агентов и прочих нью-йоркских знаменитостей, отличающихся потрясающей способностью в неимоверных количествах поглощать алкоголь и почти беспрерывно молоть языком. Гостей размещали в пустующих во время весенних каникул комнатах студенческого общежития и, словно пассажиров круизного лайнера, твердой рукой вели через мероприятия, которыми изобиловала программа конференции: дискуссии критиков и литературоведов, похожие на старинный танец, с множеством расшаркиваний, исполняемых под тягучие звуки волынки, беседы с писателями, напоминающие сеансы психотерапевта, и бодрые наставления столичных издателей в зажигательном ритме ча-ча-ча. Подобные творческие конференции проходят во многих университетах, и я не вижу в этом ничего плохого, во всяком случае, они смущают меня ничуть не больше, чем распространенная среди туристических компаний практика организации осмотра достопримечательностей: загрузить огромную плавучую копию Лас-Вегаса толпой перепуганных американцев и, щелкая кнутом над их головами, прогнать на скорости тридцати узлов в час по всем местам, которые обязан посетить уважающий себя турист. Однако среди участников конференции обычно все же попадалась парочка перспективных авторов, а однажды, несколько лет назад, я познакомился с молодым человеком, который попросил меня посмотреть его рассказ; вещь оказалась настолько хорошей, что ему удалось подписать контракт с моим литературным агентом и получить гонорар под еще ненаписанный роман; вскоре роман был написан и опубликован, к несказанному восторгу читающей публики, права на экранизацию успешно проданы, после чего нераспроданные остатки тиража разошлись по сниженным ценам. Я в тот момент находился примерно на трехсотой странице моих «Вундеркиндов».

Поскольку в свое время идея Праздника Слова зародилась у Вальтера Гаскелла, то и вечеринку всегда устраивали в его доме: странном сооружении из красного кирпича, построенном в тюдоровском стиле; похожий на приплюснутую шляпу злой колдуньи, дом стоял в глубине аллеи, надежно отгороженный от улицы высокими кронами деревьев; как мне однажды сказала Сара, дом был перестроен из особняка, некогда принадлежавшего королю консервированных супов Г. Дж. Хайнцу. Вдоль подъездной аллеи виднелись фрагменты покосившейся старинной решетки из массивного кованого железа, а на заднем дворе возле оранжереи лежали поросшие травой ржавые рельсы: остатки миниатюрной железной дороги — детского увлечения одного из давно умерших потомков Хайнца. Дом был слишком велик для Гаскеллов, которые, как и мы с Эмили, никогда не имели детей, зато в нем хватало места для обширной коллекции Вальтера: экспонаты, посвященные истории бейсбола, расползлись по всему дому от чердака до подвала, так что даже в тех редких случаях, когда я приходил к Саре домой, нас не покидало чувство, будто мы не одни: повсюду ощущалось присутствие ее мужа, а по огромным комнатам и длинным темным коридорам бродили призраки ушедших в небытие великих игроков и знаменитых бейсбольных магнатов. Мне нравился Вальтер Гаскелл, и я, ложась в его постель, никогда не мог избавиться от чувства стыда, которое неприятно скребло меня изнутри, словно жесткая нить, вплетенная в мягкий радужный шелк моей страсти к его жене.