Майкл Чабон - Вундеркинды

— У меня нет таланта, — сказал он. — А какое у тебя оправдание?

— Отчаяние. А другие его рассказы ты читал?

— Конечно. «Людоеды», «История Эдварда Анжело», «Дом на улице Полфакс». Потрясающие вещи. Просто не верится, что ты тоже о нем слышал.

— М-м, да, — протянул я, подумав, что не только слышал, но даже видел его живым и мертвым. — Пойдем, выпьем пива, я угощаю.

— Я не пью, — сказал Крабтри. — Лучше купи мне кофе.

Я предпочел бы пиво, однако добыть кофе в лабиринтах университетских коридоров было гораздо проще, и мы отправились в небольшое кафе, которое в последнее время я обходил стороной, поскольку там обитала одна милая и ужасно проницательная студентка философского факультета, убедившая меня не растрачивать попусту мой бесценный дар. Через два года она ненадолго стала моей женой.

— В углу под лестницей есть симпатичный столик, — сказал Крабтри. — Я там часто сижу: не люблю, когда на меня смотрят.

— Почему?

— Хочу оставаться для моих подданных загадочной фигурой, — с королевским достоинством изрек Крабтри.

— А-а, понятно. Тогда почему же ты разговариваешь со мной?

— «Сестра тьмы». Я почти сразу догадался, как только услышал про волосы, которые росли у него на лбу, образовывая «странный треугольный выступ, нарушавший пропорции лица».

— Наверное, фраза отложилась у меня в подсознании, поэтому получилась невольная цитата, я ведь работал по памяти.

— Ну, в таком случае у тебя очень плохая память.

— Зато у меня есть талант.

— Возможно. — Он скосил глаза и посмотрел на пламя спички, которую поднес к кончику сигареты. В то время он курил «Олд голд» — крепкие сигареты без фильтра. Теперь Крабтри перешел на легкие сигареты с низким содержанием никотина и ярко-голубой полосой вдоль фильтра; я их называю педерастическими сосульками, когда хочу, чтобы Терри сделал вид, будто он вне себя от гнева.

— Если у тебя нет таланта, то как же ты прошел творческий конкурс? — задал я коварный вопрос.

— У меня был талант, — сказал он беспечным тоном и дунул на спичку, — которого хватило всего на один рассказ. Но это не имеет никакого значения, я все равно не собираюсь быть писателем. — Крабтри сделал паузу, словно хотел придать особый вес своему заявлению, у меня сложилось впечатление, что он очень давно ждал возможности завести этот разговор. Я представил, как он стоит дома перед зеркалом с зажженной сигаретой в руке и, время от времени выдыхая в потолок причудливые кольца дыма, прикидывает, как поизящнее обмотать вокруг шеи свой красный кашемировый шарф. — Я посещаю занятия, чтобы как можно больше узнать о писателях. — Он откинулся на спинку стула и начал петлю за петлей разматывать шарф. — Я собираюсь стать вторым Максом Перкинсом [4] Максвелл Перкинс (1884–1947) — знаменитый редактор, работавший с такими авторами, как Фицджеральд, Хемингуэй, Вулф. .

У него было чрезвычайно серьезное выражение лица, но в уголках глаз плясали едва заметные искорки, словно он, внутренне усмехаясь, ждал, осмелюсь ли я признаться, что понятия не имею, кто такой Максвелл Перкинс.

— О, неужели? — небрежно бросил я, полный решимости противопоставить его высокомерию и самоуверенности грандиозность моих планов. Я тоже достаточно времени провел перед зеркалом, упражняясь в острословии и впиваясь в собственное отражение устрашающе-проницательным взглядом истинного писателя. Я натягивал толстый вязаный свитер с высоким воротом и льстил себе мыслью, что у меня хемингуэевский изгиб бровей. — Ну, в таком случае я собираюсь стать вторым Биллом Фолкнером.

Крабтри улыбнулся.

— В таком случае тебе предстоит проделать гораздо более долгий путь, чем мне.

— Да иди ты к черту, — сказал я, вытягивая сигарету из пачки, лежащей в нагрудном кармане его рубашки.

Пока мы пили кофе, я рассказывал о себе и моих странствиях по дорогам Америки, щедро приукрасив повествование откровенными деталями, касающимися моего богатого сексуального опыта. Я почувствовал, что разговор о девчонках приводит Терри в некоторое смущение, и спросил, есть ли у него подружка, но он отвечал неохотно, отделываясь какими-то невнятными фразами. Я не стал настаивать и, быстро переключившись на другую тему, начал вспоминать историю Альберта Ветча. Мой рассказ глубоко тронул его.

— Итак, — произнес Крабтри с торжественным видом и, сунув руку в карман пальто, достал тонкую книжечку в потрепанной желтовато-коричневой суперобложке. Он протянул книгу через стол, держа обеими руками, словно это была чашка, до краев наполненная горячим чаем. — Ты, должно быть, видел это издание.