Сергей Антонов - Дело было в Пенькове

В зале сдержанно засмеялись.

Тоня не плакала, когда Лариса таскала ее за волосы, не плакала, когда Иван Саввич, забрав ее материалы, сказал, что доклад будет делать сам, но сейчас она заплакала, как девочка…

— Чего ты городишь! — раздался за спиной Тони звонкий, раздраженный голос. — Серчаешь на нее, так и говори, что серчаешь. А то — «пастбища, лизунец»… Надо же!

Тоня обернулась. Позади нее стояла Лариса, нервно скручивая тетрадку.

Иван Саввич спокойно посмотрел на дочку.

— Чего ты там кричишь-то сзади? — оказал он с ласковой ехидцей. — А ты выйди на свет и скажи, как положено.

— И выйду и скажу! — быстро шагая к сцене, говорила Лариса. — Матвей глядел в ее сторону — это не одни мы с тобой, вся деревня знает. Секретов тут нет. — Она поднялась на сцену и встала против отца. — А почему он глядел в ее сторону, ты разобрался?

— В таких делах, когда мужик от живой жены бегает, разбираться не приходится, — сказал Иван Саввич.

— Тебе не приходится, а мне вот пришлось. Так пришлось, что, бывало, голова пухла. Что, у меня нос кривой? Хуже Тоньки я, что ли? Или щи варить не умею? Почему моего мужа к Тоньке потянуло? Потому, что ему интересно с ней. Она ученая, образованная. А я против нее темная, хотя и кончила семилетку.

— А кто в этом виноват? — спросил Иван Саввич.

— Виноват в этом ты, поскольку ты председатель колхоза. И я говорю тебе это на людях, хотя ты мне и родной отец. Ты что думаешь, нам только побольше картошки да денег на трудодни — и все? Нет, отец, не все… Матвей приедет, он с меня не одну картошку опросит. Как ты хочешь, а положила я себе с Тонькой сравняться. В лепешку разобьюсь, а через два года буду с ней на равных разговаривать…

Лариса говорила, распаляясь все больше и больше, и тетрадка все быстрей кружилась в ее сильных пальцах.

Иван Саввич сидел за столом и смотрел в зал. С приездом Тони беспокойней стало жить председателю колхоза «Волна». Прежде было у него одно дело: заботиться о хозяйстве. А теперь — прямо хоть институт открывай в Пенькове. Он, конечно, понимает, что такое учение, и сам немного учился. Правда, учился Иван Саввич давно, и от учения в голове его завалялись какие-то бесполезные слова и цифры. Помнит он, например, слово «Каттегат», но кто такой этот Каттегат — персидский царь или химик, — позабыл Иван Саввич, а если и вспомнит, вряд ли это принесет пользу улучшению поголовья крупного рогатого скота.

Но, видно, Тоня в чем-то права, раз даже родная дочь поднялась против отца. А правда, если разобраться, что случилось в Пенькове? Почему веселей пошли дела?

Иван Саввич не первый год сидит на сельском хозяйстве и глубоко понимает, что, если бы не было решений сентябрьского Пленума, если бы не было постановления об изменении порядка планирования, долго не вылезло бы Пеньково из нужды.

Это, конечно, понятно.

Но не потому ли все эти решения стали приносить в Пенькове результаты, что появился настоящий клуб и наладилась настоящая культурная работа?

Вот, например, сам он, Иван Саввич, редко бывал в клубе, а тоже как-то незаметно переменился на старости лет. Ни за что не пойдет он теперь менять горючее на водку. И не то что Тоньки совестно, а так, не пойдет — и все… Где она там? Наверное, думает, что снова влетит ей от председателя после такого собрания.

Тоня сидела, прижавшись к стене, и испуганно смотрела на Ивана Саввича. Что-то теплое шевельнулось в его душе. Он широко, ободряюще улыбнулся ей, и она сразу ответила ему своей милой улыбкой…

Дальше можно было бы написать, как наладилась в Пенькове работа, как вернулся Матвей и увидел своего маленького сынишку, как колхоз «Волна» вышел в передовые. Но мы удержимся от этого соблазна, потому что еще неизвестно, каким вернется через два года Матвей, да и колхозникам «Волны» надо как следует потрудиться, чтобы вывести свое хозяйство в передовые.

Однако мы уверены, что работа в Пенькове наладится, хотя бы потому, что Иван Саввич начал улыбаться Тоне.

И если вдуматься, это на первый взгляд незначительное обстоятельство является достаточно счастливым поводом для того, чтобы поставить точку.

1956