Сергей Антонов - Дело было в Пенькове

— Раздевайтесь, — сказала Лариса. — Извините, что не прибрано.

— Ну вот, давно бы так, — хлопотала Алевтина Васильевна. — А то как сойдутся, так и глядят в разные стороны. Ой ты, батюшки, какое на ней платьице! Глянь-ка, Лариса!

— Хорошее платье, — сказала Лариса.

— А ну, покажись. Кто же это тебе сшил?

— Сама, — проговорила Тоня с гордой улыбкой, медленно повернулась на каблучке, раздувая юбку. — Ничего, правда?

— Прямо краля. Нигде не ведет, не тянет. Ну мастерица!..

— Боюсь, не полиняло бы.

— Не полиняет. Я из такого ситчика себе кофту шила, Ну была кофта! Надо бы лучше, да некуда. До тряпочки сносилась, а не полиняла.

Пока шел разговор, Лариса принесла самовар, расставила на столе чашки, сахар, хлеб. Ей почему-то казалось, что все получается само собой; булка нарезалась ровными дольками, чашки подставлялись под кран горячего самовара, витая струя била в чашку с клокочущим, вкрадчивым звуком крутого кипятка… И долго потом, в течение многих месяцев, Лариса не могла слышать этого звука без содрогания.

— Садитесь, — сказала она, крепко охватив обеими руками спинку стула.

— Что с вами? — спросила Тоня. — Вы больны? Отчего вы такая бледная?

— Будто не знаешь с чего, — ответила Лариса,

— Ах, да! Когда ждете?

— В июле, если ничего не случится.

Тоня села за стол.

— Ну ладно, я пойду пока, — заговорила Алевтина Васильевна, накидывая платок. — У меня изба не замкнута и телок непоеный…

— Нет, ты посиди, — остановила ее Лариса. — Ты посиди… Тебе тоже налито.

— Вы даже не знаете, Лариса, как я рада, что мы встретились, — сказала Тоня. Она коснулась губами кружки, но чай был еще слишком горяч. — Вы не думайте, я совсем не сержусь на вас. Что было, то прошло, правда, Алевтина Васильевна? И я верю, что все наши недоразумения развеются, если мы поговорим по-дружески. Правда?

— Коли горячо, пей с блюдца, — сказала Лариса.

— Вы булочку возьмите, — предложила Алевтина Васильевна. — Булочка-то мяконькая, как душа.

— Вы думаете, я не понимаю, что вам тяжело? — продолжала Тоня. — Очень даже хорошо понимаю. Я бы сама не знаю что сделала, если бы любила и мне мешали любить. Но все, что происходит между нами, основано на пустом недоразумении, и почему-то нам обеим приходится страдать от этого. — Тоня чувствовала, что слова ее звучат неискренне и фальшиво. Она стыдилась этого, но понимала, что искренне говорить с Ларисой не сможет. — Кроме того, наши отношения отражаются на производстве, — продолжала она. — Всем известно, что вы были одной из лучших доярок, а теперь надой у ваших коров ниже, чем у других. Я сама это проверила. А почему? Потому что вы часто передоверяете коров Дарье Семеновне. Я сама видала: она им корм задает, а иногда она и доит. Так нельзя. Вам лучше моего известно, что коровы любят одну хозяйку. Если вам трудно, давайте посоветуемся, как…

— Да пей же ты, пей! Не мучай! — закричала Лариса, вскакивая со стула.

Лицо у нее было белое как бумага. Темные глаза стали еще темней.

— Что ты! Опомнись! — зашептала Алевтина Васильевна, дергая ее за рукав.

Лариса до крови закусила губу и схватилась за стул. Видно было, что она собирает всю свою волю, чтобы прийти в себя. Но голова у нее кружилась. Она оглянулась в разные стороны, отыскивая глазами кровать, наконец увидела ее, сделала два пьяных шага и грохнулась на пол.

— Ну, я пойду, — бормотала Алевтина Васильевна. — Вовсе засиделась. У меня телок не поен, а я тут чаи гоняю…

— Куда вы?! — крикнула Тоня. — Видите, с человеком плохо. Помогите поднять ее… Помогите же!

Тяжелое тело Ларисы уложили на кровать. Тоня расстегнула ей блузку, натерла виски духами; потом стала нащупывать пульс, но Лариса очнулась и отдернула руку.

— Уходи, — еле слышно проговорила она, едва шевеля белыми губами.

— Никак Матвей идет… — растерянно запела Алевтина Васильевна. — Вот, слава тебе господи, вот хорошо-то!..

Дверь отворилась, и вошел Матвей.

— А у нас гостей полна изба, — оказал он весело, бросая на лавку черные рукавицы. — Ты, Алевтина Васильевна, тут чаек попиваешь, не знаешь ничего, а люди говорят, что под самую троицу, слышь, на землю огненный дождь падет. И погорят все люди, и старый и малый, и дыма не останется.

— В прошлом году этак тоже болтали, — ответила Алевтина Васильевна, — а и не было ничего.

— Господь отсрочку дал для покаяния… — улыбался Матвей. — Специально для тебя, наверно…

— Мелет незнамо что, — протянула Алевтина Васильевна и, пока Матвей, отворотившись, вешал телогрейку, выплеснула чай из Тониной кружки в форточку. — И когда ты станешь самостоятельным мужиком?