Том Роббинс - Свирепые калеки

У второго, постарше (далеко за шестьдесят), были клочковатые седые волосы и багровый цвет лица, как у пьянчуги-священника. Губы – младенчески-дряблые, такими только сахарок в тряпице сосать, но глаза за очками в золотой оправе казались холодными и жестокими, как окаменевший помет. Иностранец был явно весьма и весьма умен, однако Свиттерс видел, что ум этот – практичного, трезвого толка, такой живо схватывает факты и цифры, но не воспринимает практически ничего из вещей действительно важных: хорошо смазанный мозг, посвятивший себя защите, сохранению и эксплуатацию всех до одного клише и предрассудков, что только найдутся в переметных сумах институционной реальности. «Да этот кекс – вылитый Джон Фостер Даллес», – подумал про себя Свиттерс и тотчас же послал пробу ротовой жидкости на смешение с пылью древнейшего из по сей день населенных городов мира.

Свиттерс обернулся к несколько озадаченному Тофику.

– Начиная с завтрашнего дня, приятель, – сообщил он, – у тебя будет новый помощник. От души надеюсь, что в драндулете твоего босса четверо благополучно усядутся. – Он пригвоздил потрясенного сирийца к месту взглядом – лишенные оригинальности описывали таковой как «свирепый, гипнотический взгляд зеленых глаз». – я возвращаюсь в оазис вместе с тобой.

Он расстегнул «молнию» на чемодане и, отшвырнув в сторону футболки с эмблемой клуба К.О.З.Н.И. и носки с изображением мультяшных кальмарчиков, полез прямиком в потайное дно.

– Для начала, – объявил Свиттерс, – ты поможешь мне вмонтировать вот эту штуковину в заднее сиденье машины, на которой мы поедем. По-английски она зовется «жучок».

Свиттерс широко ухмыльнулся. Тофик ошеломленно глядел на него. А сверху, над их головами, не менее ошеломленно улыбался месяц – три четверти луны рамадана, – и что может быть идеальнее для человеческой деятельности, на которую вечно обречены стекать его сухие серебристые слюни?

Однажды в стародавние времена четыре монахини поднялись на борт реактивного самолета, вылетающего из Дамаска в Рим. Рейс 023 «Алиталия» взмыл в направлении северо-востока, пролетел двадцать или около того земных миль над безводной сирийской равниной, с птичьей грацией заложил вираж и повернул вспять, к Средиземному морю. С воздуха пустыня казалась рыхлым, комковатым переплетением красных и желтых нитей – точно прихватка, произведенная в кружке «Умелые руки» в летнем лагере для умственно отсталых детей. Монахини потели как лошади, и в то время как они…

Прошу прощения. На самом деле пустяки; ничего важного, ничего такого, что бы оправдало эту заминку. И все же, невзирая на то, что все факты повествования относительны (а пожалуй, что и факты жизни – тоже), невзирая на высший авторитет поэтической свободы, этот рассказ, на родство с «Финнеганом» отнюдь не претендуя, в интересах как ясности, так и целесообразности, тщится воздерживаться от того литературного надувательства, что всячески подталкивает читателей к неправильным выводам. Так что при том, что в данном случае оно, пожалуй, как говорится, ложная тревога, при том, что оно, пожалуй, даже отдает тем самодовольным чистоплюйством, что для подлинной чистоты – то же, что никчемный диктатор для короля-философа, – так что заглянем-ка мы в добытый из чернильницы инкрустированный ларец и достанем-ка мы два набора изящных надстрочных знаков – «для правого уха», «для левого уха» – и закрепим их на мочках по обе стороны от слова монахини. Вот именно так: «монахини». Разумеется, отнюдь не украшательства ради – хотя эти апострофические кластеры заключают в себе недоговоренную, недооцененную красоту, превосходящую шик как таковой. (Приглядитесь: разве они не напоминают, скажем, подхваченные ветром слезы волшебного народца, или запятые на батуте, или страдающих коликами головастиков, или человеческие зародыши в первые дни после зачатия?) Нет: строгое слово монахини в декоративных безделушках не нуждается. И здесь мы его принарядим только того ради, чтобы отделить от прочих слов в предложении в целях скрупулезного правдоподобия.

Как говорилось выше, однажды в стародавние времена в Дамаске четыре монахини поднялись на авиалайнер, вылетающий в Рим. Если уж совсем строго придерживаться фактов, в то время как в глазах прочих пассажиров они, возможно, и выглядели самыми что ни на есть заурядными святыми сестрами, но три из этих «монахинь» были давным-давно лишены духовного сана, а четвертая «монахиня» – та, что вкатилась на борт в инвалидном кресле, – была вообще-то мужчиной.