Стивен Кэрролл - Комната влюбленных

Да он и в здравом рассудке не смог бы уразуметь смысла ее речей, не то что теперь.

— Почему бы вам не проконсультироваться с кем-нибудь помоложе? Они наверняка лучше разбираются и подобной тематике, — промолвил он наконец.

— Да потому, что они будут только поддакивать, а мне нужно не это.

— Кто же вам нужен, старый чудак вроде меня?

— Ну что вы… — Она усмехнулась, и улыбка говорила: полно изображать старого хрыча, мы ведь оба прекрасно знаем, какой вы на самом деле.

Она упомянула имя Конрада. Он ведь им, кажется, занимался? Так ей, по крайней мере, сказали. Волчок закивал, смутно припоминая оборванную на полуслове и давно заброшенную статью, далее попытался было вспомнить, почему ее так и не дописал. А она уже говорила, что приехала только на пару дней и нельзя ли им побеседовать в ближайшее время. Он и опомниться не успел, как они уже договорились о времени и месте следующей встречи.

Потом девушка ушла, будто уплыла прочь. В коридоре за распахнутой дверью снова стояла тишина, в которой он напрасно пытался уловить звук ее удаляющихся шагов. Она исчезла так же внезапно, как и появилась, но он все еще чувствовал ее присутствие. Ее персиковые щеки были так близко, ему только стоило привстать и дотронуться до них. Это было так просто, он ведь уже прикасался к этой коже. Он глубоко вздохнул, вновь ощутив все бремя воспоминаний. Те дни предстали перед ним с бесконечной ясностью, шаг назад — и он снова был там; томился в душных армейских конторах с их тошнотворным запахом жевательной резинки, сигарет и перестоявшего кофе; выходил на пустынные улицы оккупированного Токио, где разгуливал один только ветер. И кое-что другое. То есть Момоко. Момоко. Черт возьми, с тех пор прошла целая, жизнь, а он все еще не мог просто так произнести ее имя. Даже мысленно, даже в полном одиночестве. Сначала он так и назвал это про себя: кое-что другое. И только потом неслышно произнес ее имя. Произнес медленно, по слогам, как в былые годы: Мо-мо-ко.

В самом углу кабинета, на дальней полке, под прикрытием большой вазы, сидела японская кукла. Ее бледно-зеленое кимоно совсем выцвело от времени, а с грубо раскрашенного лица сошли краски, обнажив оловянный остов. На плече у куклы все еще красовался ветхий зонтик из спичек и рисовой бумаги. Волчок представил себе, как молодой мастер сновал по тротуарам, и подбирал оброненные слоняющимися солдатами спички. Каждый свой день он оценивал по количеству найденных спичек, старых жестянок, шнурков и бумаги.

Он снял куклу с полки, повертел ее в руках, перевернул вверх ногами. Под подолом у куклы был спрятан металлический заводной ключик. Волчок протер запылившийся механизм. Кукла была сделана из всякого ненужного мусора, но это было истинное чудо изобретательности, памятник искусному мастеру. Он медленно повернул ключик на два оборота, снова отпустил. Заиграл нехитрый народный мотив. За десять секунд эта мелодия сделала его прежним Волчком. Он закрыл глаза, как завязавший пьяница, которому предлагают выпить одну-единственную рюмочку за старые добрые времена.

Вдруг что-то заглушило музыку. Перед ним возникло лицо молодой женщины с окровавленным подбородком. Она пристально смотрела на него, и он не знал, чего в ее взгляде было больше — упрека, жалости или гнева. Этот взгляд недвусмысленно говорил: И ты, и ты такой же.

Дул холодный осенний ветер, взлетно-посадочная полоса была скользкая от дождя и разлитого топлива. Через одинаковые промежутки времени садились огромные американские транспортные самолеты, они с осторожностью огибали воронку от разорвавшегося прямо на полосе снаряда, замедляли ход, выстраивались в очередь для разгрузки, а потом снова улетали. Не успели двери самолета открыться, как японские рабочие принялись выгружать ящики и коробки с продуктами, одеждой, снаряжением, бумагой, пишущими машинками, чернилами и резиновыми печатями.

Они быстро работали под надзором пышущих здоровьем, упитанных американских солдат. Во время разгрузки было слышно, как те перебрасывались одобрительными возгласами вроде: «Вот это да, отлично». В отдалении поджидала целая вереница автобусов. К ним вышагивал отряд солдат в вычищенной и отутюженной форме с надраенными пуговицами и сапогами. Защитного цвета каски блестели совсем как маслянистые лужи на летном поле.

И последние месяцы войны Ацуги был авиабазой камикадзе. По краям летного поля были свалены обломки поеных японских самолетов. Разбомбленные прямо на аэродроме, они так и не успели ни разу подняться в воздух и теперь были обречены на медленное ржавление там, куда их оттащил бульдозер.