Антон Уткин - Крепость сомнения

– Люблю географию, – сказала она и пристально на него посмотрела. – Люблю разглядывать карты. Люблю представлять. Люблю...

Илья, остановив машину, махал им с дороги.

Вечером гостиницу взяли штурмом полсотни молодых крепких парней в одинаковых спортивных костюмах и с одинаковыми огромными чехлами, которые они еле тягали, несмотря на свою явную, видимую силу. Они смотрелись бронзовотелыми посланцами евгеники, упругими детьми тридцатых, строгими юношами, затерявшимися во времени. И тут же все общественные помещения наполнились скромными листовками, обещавшими приятный досуг в компании с раскованными девушками юга.

Тимофей как бы нехотя выдернул одну такую бумажку, косо засунутую под сверкающий наличник двери.

– Куда ужинать пойдем? – спросил Илья. – Может, в то армянское кафе, в порту которое? Форель там была очень приличная.

– Сегодня я, кажется, ужинаю один, – сообщил Тимофей.

Аля смотрела на него, поджав губы.

– «Что же делать парню молодому, коль пришлась девчонка по душе?» – пискляво пропел Тимофей.

– Только по спутниковому больше не звони, – кисло попросила Аля.

Утром на глади моря дружно завозился рой маленьких яхт, похожих издали на подвижный столбец толкунцов в столпе закатного солнца.

– Просто диву я даюсь, – заметил Илья, бросив на море прощальный взгляд, – ни экономики уже нет, ни политики, ни хоккея, страны-то уже, похоже, нет, а маленькие яхты есть.

В Адлере перед вылетом накупили хризантем. Бледных, душистых. В букетах они очаровывали, испуская запах всегда согласный и сосредоточенный. Hо их лепестки не высыхали, а гнили, напитываясь бежевым цветом небытия.

Здание, которое украшала скромная, но стильная вывеска – «Любовная битва», с 1898 года занимало свое место у самого пятого околодка, столь известного завсегдатаям Сенного рынка. В свое время безжалостный шов Калининского проспекта едва не задел его благородные своды, но в конце концов милостиво улегся рядом и даже великодушно прикрыл от шума городского своими книгами, раскрытыми на самом интересном месте. «Любовная битва» делила этот миловидный особнячок с детской студией рисования, секцией многоборств с вредными привычками и индивидуальным частным предприятием «Печенег».

В интерьере комнаты, которую Марианна не снимала, а пока «одалживала» у мужа своей одноклассницы, упомянутого печенега, не было ничего, что хоть отдаленно могло бы напомнить приворотную контору. Скорее это был кабинет психоаналитика, только без дивана и без дипломов, подтверждающих квалификацию хозяев избыточной позолотой рамок паспарту. Пустота стен и многозначительная лаконичность обстановки говорили посетителям о том, что их внимание не будет отвлечено ни малейшим пустяком, не имеющим отношения к их непосредственному делу, зато к их услугам была замечательная кофеварка и четыре сорта самого зеленого чая. Из двух продолговатых окон открывался вид на белую колокольню Спаса на Песках, которую увековечил Поленов на своем полотне «Московский дворик», и в ясную погоду, когда вокруг луковиц сплетались гнезда солнечных лучей, роняя свет на покатость черной кровли, Марианна часто думала о том, что быстро, слишком быстро летят годы. Отец ее был военный и долго служил в Генеральном штабе, а мама никогда нигде не работала. В девяносто втором он вышел в отставку и своей ставкой сделал кухню. Он пристрастился к чарочке, безвозвратно превращаясь в кухонного политика, Ельцина называл Эльцером и взял манеру сопровождать комментариями телевизионные сюжеты. А ведь она знала его молодым, веселым капитаном, и не раз ей казалось странным, когда он бывал без формы, что этот парень – ее отец. «Папка, папка», – думала она и вспоминала, что впервые сказала так, когда он ударил ее – единственный раз в жизни. Ей было пять лет, она капризничала, он шлепнул ее по попе. Она заревела, уселась на пол и выпалила: «Ты не папа, ты папка!» Ничего обиднее не нашлось тогда в ее детской неискушенной голове. Мама сносила кухонную политику стоически, но часто говорила Марианне: «Был бы маленький, может быть, все бы поправилось». «Как будто, – думала Марианна, – она не знает, что дети не берутся из воздуха по щучьему велению». И Марианна, раздражаясь на маму, все же чувствовала себя словно бы виноватой, что до сих пор одна, что нет у нее семьи и детей, что снимает квартиру, ибо не в силах жить под одной крышей с родным отцом. Она думала, что никогда раньше столько себя не жалела, и это ей совсем не нравилось.