Антон Уткин - Крепость сомнения

– Он поэт, – сказала Маша уже спокойней.

– А, сегодня же чтение, – сообразил Рома, поглядев, куда прошел Аркадий. – Чтение будет. Поэты будут читать свои стихи.

– А мы можем послушать? – спросила Маша. – Пустят нас?

– Да почему нет? – удивился Рома.

– Тогда, может быть, послушаем?

– Хорошо, – сказал Рома, – вы идите, а я тоже сейчас подойду, только скажу, чтобы столик за нами оставили.

Маша с Людой, захватив свои напитки, протиснулись в соседний зал. Все стулья были заняты, и можно было только стоять и смотреть на поэтов поверх затылков впереди сидящих слушателей. Стояла благоговейная тишина, и Аркадий, стоя подле стола, бросал в нее рифмованные слова.

– Разъезд Терпения объят вечерним мраком, – читал Аркадий, – и фонари горят через один. Играет танго на тр-рубе собакам полуодетый господин. За стоном нот следят телеграфисты. Курьерский отдыхает на ходу...

– Вообще-то он математик, – шепнула Маша, наклонившись к Люде. Люда ответила ей подозрительным взглядом.

Аркадия сменил полноватый очень светлый блондин с таким добродушным выражением лица, с неестественно ярким румянцем, что казался пришельцем из мира русских народных сказок, как мы их себе представляем. Аркадий сел лицом к залу за один из двух столов, составлявших как бы президиум, и, сложив руки в замок, смотрел куда-то на стол, в пространство, огражденное его локтями.

– Были люди, брали палки и гоняли голубей, и кричали громко «э-эй!» в перекошенные балки птичьей юности моей! – прочитал блондин на память неожиданно хриплым голосом и, открыв книжку, стал шумно, расшвыривая страницы, листать ее, собираясь читать дальше.

– Галки, сороки, вороны – птицы моей страны! – наконец провозгласил он. – Крылья у них воронены, клювы черны!

Маша все ждала, когда закончатся чтения и она сможет подойти к Аркадию, но поэты все читали и читали. Наконец объявили перерыв. Тогда только Аркадий поднял лицо, и она помахала ему над головами слушателей. Он выбрался из толпы, правя на этот приветственный жест, хотя и не сразу разобрал, от кого он исходит.

– О, привет, привет, – заговорил он, окончательно сообразив, кто она такая, лишь в нескольких от нее шагах.

– Ты здесь один? – спросила она. – А я с друзьями.

Они вспомнили Рождество на даче, и Аркадий, видимо, не очень представляя, о чем говорить, перебрал почти всех, кто там был, и каждому посвятил несколько слов: кто чем занят, с кем он встречался, с кем говорил по телефону, поговорили немного о его стихах...

Они стояли друг перед другом, Аркадий приятно улыбался и, похоже, не знал, что еще сказать, но не уходил, так как ему казалось, что она ждет от него чего-то, а она надеялась, что он что-нибудь скажет о нем, но ничего он не говорил, и ей уже становилось стыдно за свой порыв, и она мучительно соображала, как сгладить возникавшую неловкость.

– А хорошее название, – задумчиво сказала Маша. – Разъезд Терпения. Странное только.

– Вот уж не знаю, – ответил Аркадий и улыбнулся. – Это аллегория.

– Хорошее название, – повторила она, когда в конце концов попрощалась с Аркадием и снова очутилась в обществе Люды и Ромы за их столиком.

– Да каких только нет. Знаете, какие есть? В Рязанской области, например, есть две речки: одна называется Вобля, а другая Убля. – Рома воодушевился. – А еще...

– Запатентовано, – строго сказала Люда. Этим словом у них обозначали табу.

Рома картинно развел руками.

– Извини, мать, – сказал он, – такие названия! Я-то тут при чем?

– Знаешь что, отец, – передразнила она его.

Разговор опять зашел о детях, а эту тему Люда по понятным причинам поддерживала охотнее всего.

– Да я же говорил – растут, – с лаконичной гордостью и деланым недоумением сообщил Рома и передал слово Люде.

Аркадий по-прежнему был здесь и ходил из зала в зал, и когда встречался с ней глазами, улыбался и кивал ей издали. Маша все еще немножко досадовала на себя, что чуть было не поставила Аркадия в неловкое положение, а все из-за того, что ей очень хотелось хоть что-нибудь услышать об этом Галкине, потому что любой сказанный пустяк, как улика для криминалиста, становился для нее драгоценностью, которую воображение могло взять в любую оправу. Даже в том, что его фамилия была Галкин, а ее Коростелева, она готова была усматривать сокровенное, многозначительное тождество, а уж эта случайная встреча с Аркадием обернулась целым событием. Конечно, у нее было сколько угодно возможностей поговорить о нем с братом, но только от одной мысли, что брат Николай догадается, почему она интересуется, ее бросало в жар, как будто ее могли уличить в воровстве. И кстати, она даже не знала, женат он или нет. Только однажды она услышала о нем: как-то брат о чем-то – она не поняла, о чем, – разговаривал с Верой, она, Маша, была в соседней комнате и слышала, как он сказал: «Да Галкин дурак, надо было...» – а конец фразы уже не расслышала и так и осталась в неведении, отчего же Галкин дурак и что ему было надо.