Антон Уткин - Крепость сомнения

Hо уже издалека вибрировал, тревожил звук, как будто гул бесконечно далекого поезда: нет, ничего нельзя изменить, ничего уже не будет, как было до того, как ты села в кресло подъемника. Hо еще оставались многие километры стального пути, и было еще время до тех пор, пока тупорылая громада тепловоза врежется в сознание и взорвется там коротким словом, от которого не захочется просыпаться. Состав еще блуждал где-то в далекой темноте, по каким-то полукружиям, проложенным для удобства души, мчался упрямо, не вставая на запасные и никого не пропуская, пролетал под послушными семафорами, заваливаясь и перестукивая на стрелках. Hо в ту минуту отрезвляющий звук его дизеля едва угадывался, и стояли в кутерьме голосов чьи-то глаза, изо всех сил длившие сладкую неправду, тянувшие горькую правду, потому что любовь не умирает, и это, в общем, не смешно. Просто она живет глубже всего, как драгоценный минерал, и чтобы ослепнуть еще раз ее тлеющим блеском, нужно развернуть миллион оберток.

А снаружи в чистом сером мраке летел к земле белый снег. Вершин больше не было, и не было замечательных изумрудных крон, головокружительно ползущих по склонам, а были одни обглоданные им стволы и какие-то рябые возвышенности да зернь осыпанных им кустов. И не было света, и тьмы тоже не было. Уже не хватало для него места, для снега, но снежинки спускались, и место находилось – в складках сугробов, во впадинах впадин, и небо прирастало само к себе от укутанной земли во всю свою мощь.

Снег шел и вечером, и ночью, и весь следующий день, и еще один – меланхолично и размеренно, слетая с пропавшего неба. И всем, кто это видел, казалось, что так будет всегда.

Вечером все претерпевшие от лютых ненавистей природы собрались в гостиничном баре. Света по-прежнему не было, и в темноте, как светлячки, мелькали лучи фонариков и трепетные огоньки свечей. Аля пребывала в каком-то сомнамбулическом состоянии, схожем с легким помешательством. После того как девочки из компании Леонида всю ее растерли спиртом, ей дали успокоительное и уложили спать, а сами отправились веселиться в поселок. Толик тоже не прельстился бардами и, оставив Илье ключ от своего номера, ушел в «Горные вершины» догонять девочек.

Бар представлял собой довольно просторный каминный зал, испокон облюбованный любителями авторской песни. Откровениям бардов грустно внимали стеклянными глазами морды горных туров, развешенные на стенах вперемешку с нехитрыми акварелями, как будто хотели, но уже были бессильны опровергнуть извечную лживость людей.

О! Тут, если повезет, можно было услышать об удивительных вещах. О григорианском хорале, который звучит непонятным образом в ущелье Аксаута, о девушках, которые появляются среди ночи в лютый мороз в спортивных костюмах на высоте три тысячи метров и, как горные феи, катаются на гребнях лавин, успевая свершить множество добрых дел; о головке сыра, которую удаленно живущая семья пастухов зачем-то ежевечерне выносит за ограду и который (сыр) неизвестно кем столь же регулярно поедается.

Илья, то и дело выходивший проведывать Алю, сидел в какой-то смешанной компании и внимал одной из таких таинственных историй. Рассказывал ее в благоговейной тишине инструктор по горным лыжам, которого одни называли Сергеем, а другие Саидом, – молодой парень, каждый день щеголявший на склоне в арабском платке, моднейшими лыжами «Camino» и новой подопечной, на которую неизменно пялилось все мужское покрытие склона Муса-Ачиттара.

– Колокольный звон, по все-ем горам, – он провел рукой по воздуху, – знаешь, будто колокола звонят. Это казаки, казаки. Эти, как их... – замешкался он, – которые, туда-сюда, за старую веру...

– Раскольники, – подсказал Илья.

– Вот, они. С Дона, короче, ушли и здесь в горах осели. И целый типа город у них, знаешь, город. И так и живут. Ни-икто найти не может.

– Ты тоже видел? – спросил из-за спин впереди сидящих какой-то слушатель.

– Сам я не видел, – неохотно признался Сергей-Саид. – Ребята, короче, видели.

Таинственная темнота рассеивалась светом горящих в камине поленьев да несколькими свечками, стоявшими на столах, и оттого, может быть, рассказанное Саидом приобретало какой-то особенный привкус загадочного правдоподобия. Илья почувствовал, что кто-то встал за спинкой его кресла. Это был Леонид, полдневный его знакомый.

– В самом деле верите в эти сказки? – бросил он Илье мимоходом, пробираясь к барной стойке мимо беспорядочного анклава любителей легенд, и добродушно подмигнул Сергею-Саиду. Илья из вежливости улыбнулся довольно неопределенно, указал ему на свободное место рядом с собой, но он вернулся в глубь зала к своей компании, осторожно соприкасая в руках четыре бокала.