Джон Апдайк - Давай поженимся

– Какие ужасы ты говоришь, Джерри.

– Так мне это видится. Если я таким образом поступлю, я уже не буду тем, кого, тебе кажется, ты любишь. Я буду человеком, бросившим жену и троих детей. Я буду презирать себя, и ты очень быстро станешь относиться ко мне соответственно.

– Я вовсе не уверена, что все именно так произойдет, – сказала она, мысленно пытаясь как-то обобщить свои представления о жизни. Он, право, ничего не понимает. Джерри верит в возможность выбора, в ошибки, в осуждение на вечные муки, – верит, что можно; избежать страданий. Они же с Ричардом просто верят в случай. Да, конечно, детство у нее было несчастливое: неожиданная смерть отца, сумасшествие матери, депрессивное состояние старшего брата, интернаты – и тем не менее в ней жило чувство, что она не имела бы сейчас своего лица, случись все иначе. Она была бы другой – такою, какой ей вовсе не хотелось быть.

– С другой стороны, – сказал он, изящно изгибая кисть (никому из ее знакомых не доставляло такого удовольствия любоваться своими руками), – почему я тебя люблю? Ну, ты мужественная, добрая – в самом деле очень добрая, – роскошная, женственная, живая, в общем – отличная баба, это всякому ясно. Тут уж ничего не скажешь: стоит тебе войти в комнату, все в тебя влюбляются. Я влюбился в тебя, как только увидел, а ты была тогда на девятом месяце – ждала Питера.

– А ты ведь ошибаешься. Я нравлюсь очень немногим.

Он с минуту подумал, словно производя смотр сердец их общих знакомых, и затем сказал с присущей ему жесткой бесстрастностью:

– Пожалуй, ты права.

– Ты вообще единственный, кто видит во мне что-то особенное. – Подбородок у нее задрожал: произнося эти слова, она почувствовала, что еще крепче привязывает себя к нему.

Он сказал:

– Другие мужчины – просто идиоты. Однако же, несмотря на все свои чары, ты несчастлива. Ты нуждаешься во мне, а я не могу тебе себя дать. Я хочу тебя, а получить в свою собственность не могу. Ты – точно золотая лестница, до вершины которой я так никогда и не долезу. Я смотрю вниз – и земля кажется мне клубком голубого тумана. Я смотрю вверх – и вижу сияние, до которого мне никогда не добраться. Это-то и придает тебе непостижимую красоту, и если я женюсь на тебе, я ее уничтожу.

– Знаешь, Джерри, брак – он ведь кое-что и создает, а не только разрушает иллюзии.

– Знаю. Я действительно это знаю. И это меня убивает. Я хочу, помимо всего прочего, – хочу сформировать тебя, создать тебя заново. Я чувствую, что мог бы. А вот с Руфью я этого не чувствую. Она, в общем-то, уже сложилась, и мне, если жить с ней, то лучше всего... – и он на пальцах проиллюстрировал свою мысль, – ...на параллелях.

– Давай посмотрим правде в лицо, Джерри, Ты все еще любишь ее.

– Она не вызывает у меня неприязни – это точно. Хотел бы, чтоб было иначе. Это могло бы все облегчить.

Она потянула через соломинку воздух со дна пакета.

– Не пора ли нам двигаться, чтоб не опоздать на четыре пятнадцать?

– Подожди, не затыкай мне рта. Пожалуйста. Послушай. Я вижу все так ясно. У нас с тобой, солнышко мое Салли, – любовь идеальная. Идеальная – потому что она не может быть материализована. Для мира мы не существуем. Мы никогда не лежали вместе в постели, мы не были вместе в Вашингтоне; мы – ничто. И любая попытка начать существовать, вырваться из этой муки убьет нас. О, конечно, мы можем на все наплевать и пожениться и как-то склеить совместную жизнь – в газетах об этом пишут каждый день, – но то, что есть у нас сейчас, мы потеряем. Самое грустное, конечно, что мы в любом случае это потеряем. Слишком вся эта ситуация тяготит тебя. Ты скоро меня возненавидишь. – Он был явно доволен столь блистательным выводом.

– Или ты – меня, – сказала она, поднимаясь. Ей не нравился этот бар. Детишки, ссорившиеся за соседним столиком, вызвали у нее тоску по собственным детям. Мать детишек, хоть и была не старше Салли, выглядела бесконечно измученной.

Когда они выходили из этого бара, напоминавшего сцену, Джерри рассмеялся так театрально, что все головы повернулись в их сторону. Он схватил Салли за руку выше локтя и сказал:

– Знаешь, на что мы похожи? Мне только сию минуту пришло это в голову. Мы с тобой – точно слова молитвы, выгравированные на рукоятке ножа. Помнишь, в детстве мы читали Рипли “Веришь – не веришь!” – там всегда были такие штуки? Выгравировано старым чероки в Стиллуотерсе, штат Оклахома?

Они пошли к выходу на поле по коридору, оклеенному рекламами: одна стена здесь была голубая, другая – кремовая. Салли поняла, что бессильна против этого потока слов: ее словно обезоружили и выставили на посмешище.