Джон Апдайк - Давай поженимся

Стены кафетерия были увешаны репродукциями круглоглазых пернатых – творений Одюбона <���Одюбон Джон Джеймс – американский орнитолог и художник, писавший птиц >. Проглоченная через силу еда камнем легла в желудке Салли. Вопреки обыкновению, у нее не было аппетита – возможно, от бессонницы, а возможно, от сознания, что время утекает так быстро. Зато Джерри уплетал за обе щеки – чтобы забить себе рот и не разговаривать или от радости, что еще одна адюльтерная эскапада благополучно подходит к концу. Оба молчали. Салли подумала, что тот огромный урок, который они друг другу преподали, усвоен ими до конца. Она вздохнула.

– Не знаю. Наверно, мы просто оба ужасно эгоистичны и жадны.

Хотя она произнесла это, чтобы доставить ему удовольствие, он тут же стал возражать.

– Ты полагаешь? В конце концов Ричард и Руфь не так уж много нам и дали. Ну почему мы должны умирать ради того, чтобы их жизнь шла как по накатанному? Не умерщвляйте духа своего – разве Святой Павел этого не сказал?

– Возможно, это чувство новизны делает наши отношения такими удивительными. Но мы устанем. Я уже сейчас устала.

– От меня?

– Нет. От всего.

– Я знаю, знаю. Не бойся. Мы благополучно доставим тебя назад.

– Меня это не волнует. Ведь Ричарду, в общем-то, все равно.

– Не может быть.

– Может.

– Думаю, что и Руфи было бы безразлично, узнай она обо всем.

Хотя Салли понимала, что Джерри сказал это просто в тон ей, она вдруг услышала свое настойчивое:

– А хочешь, давай не вернемся? Возьмем и удерем?

– Ты лишишься своих детей.

– Я готова.

– Это ты сейчас так говоришь, а через неделю тебе станет их не хватать, и ты возненавидишь меня, потому что их с тобой не будет.

– Ты такой умный, Джерри.

– От этого нам ничуть не легче, верно? Бедняжка ты моя. Тебе нужен хороший человек в мужья и плохой человек – в любовники, а у тебя все наоборот.

– Ричард совсем не такой уж плохой.

– О'кей. Извини. Он – принц.

– Обожаю, когда ты злишься на меня.

– Я знаю. Но я не злюсь. И не собираюсь злиться. Я люблю тебя. Если хочешь ссориться, отправляйся домой.

Она посмотрела вокруг – за столиками сидели студенты художественных школ, преподаватели в обмотанных клейкой лентой очках, толстухи, бежавшие от жары, а на стенах – такие мертвые-мертвые птицы,

– Я туда и отправлюсь, – сказала она.

– И правильно сделаешь. Да№о пора: Вот только остановимся по дороге купить что-нибудь моим чертовым деткам.

– Ты балуешь их, Джерри. Ты ведь уезжал всего на один день.

– Они ждут подарков. – Он поднялся, и они вышли через дверь, открывавшуюся прямо на тротуар. Он шагал стремительно, широко – мимо торговцев сластями и автобусов с туристами, и, стремясь не отстать, она задыхалась, так что слова не могла вымолвить. Наконец, сжалившись над ней, он взял ее за руку, но прикосновение было влажным, и обоим стало неловко: они уже перешли тот возраст, когда ходят, держась за руки. У двери в магазин мелочей, где в витрине были выставлены обычные дешевые сувениры – свинки-копилки, флажки, набившие оскомину изображения Кеннеди во всех видах, – выдержка вдруг изменила ей, и она наотрез отказалась зайти.

– Но почему? – спросил он. – Помоги мне выбрать.

– Нет. Не могу.

– Салли.

– Выбирай сам. Это твои дети – твои и Руфи.

Он побледнел: он никогда еще не видел ее такой. Она попыталась загладить ссору:

– Я пойду в отель и уложу твой чемодан. Не волнуйся. Только, пожалуйста, не заставляй меня покупать с тобой игрушки.

– Слушай. Я люблю... – Он попытался взять ее под локоть.

– Не ставь меня в глупое положение, Джерри. Мы мешаем людям входить.

Шагая одна по 14-й улице – от блеска кусочков слюды в асфальте у нее резало глаза, – Салли вдруг заплакала и тотчас поняла, что никому до нее нет дела: никто на нее не смотрит – ни одна живая душа из всего этого множества людей.

Они вместе вышли из отеля и поймали такси. Они пересекли Потомак и проехали мимо какой-то непонятной аварии на дороге через парк у обелиска Вашингтону. Старенький синий “додж” с красным номером штата Огайо лежал вверх колесами на средней полосе – просто непостижимо, как его угораздило перевернуться. Никакая другая машина к этому явно не была причастна. Смеющиеся полисмены под палящим солнцем направляли движение. Две толстухи с всклокоченными волосами обнимались у линии разграничения, а вся поверхность дороги блестела, усеянная стекольной пудрой. Рука Джерри сжала ее руку. Авария осталась позади, машинам стало свободнее, и они поехали быстрее, шофер перестал что-то бормотать, и, покрутив по “восьмеркам”, они подкатили к северному крылу аэровокзала.