Андрей Филимонов - Рецепты сотворения мира

Как хорошо, что вы не понимаете ни слова. Я могу выболтать военную тайну и, пользуясь непреодолимостью языкового барьера, сознаться, что в КГБ родного города меня знают под кодовым именем Букинист. Так что мы с вами в некотором роде коллеги. Спасибо за книгу. Оревуар .

Она собирала книги, как грибы. Три тысячи томов на пятидесяти квадратных метрах. Только инженерный гений ее мужа мог втиснуть в пространство хрущевки такое количество духовности. Ikea отдыхала, когда Дмитрий Павлович вытачивал очередной стеллаж. Работа начиналась с эскиза, который становился чертежом на розовой миллиметровке. Каждый миллиметр стены был учтен и использован, словно в кабине корабля «Восток-1». Не исключено, что инженерный гений применял науку дизайнеров из КБ Королева. Так проявлялась его любовь к бабушкиному книголюбию.

Еще он дарил ей бриллианты. На каждый юбилей совместной жизни. Золотые и платиновые кольца хранились в чреве библиотеки. Духовность отлично маскирует все что угодно. Толстые и скучные романы, вроде «Вечного зёва», служили тайниками для коробочек с драгоценностями. Начиная с семнадцатой страницы содержание книги было аккуратно вырезано… Впрочем, вы и сами знаете, как это делается.

Начиная с семнадцати лет я использовал эту квартиру для секса. По субботам бабушка и дедушка уходили в гости или на прогулку. Соседки ненавидели их променады. «Они люди гордые – стихами говорят», – злобно фрякали соседки, когда из подъезда выплывала элегантная пара. Галина Алексеевна: итальянский плащ, французский шарфик, изумрудные серьги. Дмитрий Павлович: кашемировое пальто, гладко выбрит, аккуратная седая щеточка усов. Супруги под руку чинно удаляются в направлении бульвара.

А внук тем временем трахает подружек среди собраний сочинений. Среди книжных новинок. Под сенью девушек в цвету. Тогда еще водились в живой природе семнадцатилетние девственницы. Сюрприз! Одна из них ни в какую не хотела расставаться со своей жемчужиной. Коварный соблазнитель, я пошел на хитрость и показал ей бабушкин тайник, за что был щедро вознагражден. Сначала девицей, а потом бабушкой, проницательно заметившей, что ее украшения лапали.

– Так-так, – сказала она, – киножурнал «Хочу всё знать!». Ну хорошо. Раз ты такой любопытный, я кое-что расскажу.

Внезапно, без объявления войны, она вывалила на мою голову всю правду о том, что случилось, когда английский Володя написал письмо советскому брату.

– Деда взяли за жопу, – начала рассказ бабушка-филолог. – Его вызвали и сказали, что теперь он должен сотрудничать. Незадолго до этого мы получили трехкомнатную квартиру, казавшуюся нам огромной. Помню, как Дима пришел вечером с работы, а на нем нет лица. Я испугалась. Думала, кто-то умер. И тут он говорит: «По средáм (она всегда произносила правильно, с ударением на последний слог) нам придется уходить из дома с шести до девяти вечера».

Ларчик открывался просто, но с мерзким скрипом. Несколько лет квартира была конспиративной. На кухне, где мы распивали чай, гэбэшные кураторы встречались со стукачами.

– Невозможно было отказаться от их предложения, сам понимаешь, – объясняла бабушка. – Но нам сказали, что это ненадолго. Им часто приходилось изменять место встречи с агентами, чтобы тех не засекли.

– Кто?

– Откуда я знаю! Думаешь, за ними никто не следил?

В шпионов тогда играло полстраны. Кто-то за деньги, а большинство – потому что их «взяли за жопу». В закрытом городе подозрительность достигала высокой степени безумия. Цензура следила, чтобы на фотографиях в заводской многотиражке не была видна линия горизонта. А то, не дай бог, НАТО использует газету для пристрелки. Паранойя была нормой жизни. Нас это, конечно, не извиняет. Мы по самые уши сидели в жидком дерьме. Дедка за репку, бабка за дедку, внучек за бабку. Пока они были живы, я никому не выдал их страшной тайны. Носил ее в себе, как соучастник. Тайна прекрасно дополняла невротическую картину внутреннего мира советского юноши. Я боялся стать голубым, а еще узнать о том, что у меня есть еврейские корни. Слава КПСС!

В то время уже вышел на экраны фильм «Покаяние», но Галина рассказывала историю ни разу не исповедальным тоном. История имела двойную мораль: а) не доверяй посторонним; б) не показывай мою заначку первой встречной манде.