Иржи Грошек - Легкий завтрак в тени некрополя

– Хватит чертякаться, – сказал Александр, когда реплики Карины ему надоели.

Наконец Александр решил, что визажист вдоволь натешился. Тогда он вылез из кресла, настроил освещение и погрозил Карине пальцем – «сиди смирно и не корчи рожи». А дальше они с визажистом устроили цирковое представление – один постепенно «докидывал» макияж, а Александр через каждую минуту щелкал затвором фотоаппарата. Обалдевшая Карина буквально на глазах превращалась из монашки в ночную бабочку. Представление называлось «Город контрастов – Прага». Если это называется искусством, то можете смело плюнуть мне в лицо. И растереть так же виртуозно.

– Вот тебе и туфельки… – добавил Александр и сделал последний кадр.

Визажист упаковал свои коробочки, попрощался со всеми и направился к дверям.

– А смывать косметику кто будет? – окрикнула его Карина.

– Сама, – невозмутимо ответил визажист и скрылся из поля зрения.

– Идите вы все к черту, – разозлилась Карина.

– Он давно не дает приличной цены, – возразил Александр и откровенно зевнул…

Карина частично отыгралась, когда после рекламного агентства проволокла меня по всем обувным магазинам на Вацлавской площади. Она определилась с туфельками, когда я подумывал, что смерть моя близка. Могу добавить, что туфельки были неплохими. В них удобно перешагивалось через труп врага. Слегка изменялась походка. И сокрушались мужские иллюзии…

– Ты можешь прикинуть, сколько женщин у тебя было? Ну хотя бы приблизительно… – спросила Карина.

Новые туфельки валялись в прихожей. Я находился в постели, с галстуком на голое тело. «Для солидности наших половых отношений», – как объяснила мне Карина. Вдобавок, когда у мужчины повязан галстук, «есть за что ухватиться». Я согласен, что немного зябко, но зато прилично. Как и большинство молодых женщин, Карина предавалась любви пылко, часто, но кратковременно. В паузах задавала наводящие вопросы – сколько раз, где, когда и при каких обстоятельствах я осчастливил других женщин. По правде говоря, моя интимная жизнь не поддается статистическому анализу. Во-первых, я ни хрена не помню, а во-вторых, не могу отказать себе в удовольствии приврать. Была такая битва при Бородине – «смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой», как писал один русский поэт. Приблизительно то же самое он мог бы сказать о моей интимной жизни.

– Ты мне зубы-то не заговаривай, – пригрозила Карина. – Называй немедленно явки, адреса, пароли, объемы талий и размеры бюстов… Кстати, тебе не кажется, что у меня слишком маленькая грудь?

Я хотел ее успокоить, что не кажется, но поправил на своей голой груди галстук и решил переменить тему:

– Телефонный звонок в кабинете у психотерапевта. «Алло, доктор! Во мне живут две лесбиянки, одна Мессалина и невинноубиенная девушка, которая требует справедливости… Нам приходить всем вместе или по очереди?»

Карина приняла позу удивленного суслика и сказала:

– Лучше – по очереди.

– Тогда начнем… – подытожил я.

Агриппина была моей матерью.

Как мне помнится, поехать на отдых в Байи предложила Ацеррония, давнишняя подруга Агриппины. Уж не знаю, где и за каким общим делом эти две потаскушки друг с другом познакомились, но взаимопонимание у них было полное. Если такое вообще возможно между двумя женщинами. Поглядите-ка на потаскушкин разговор – это речевой помет и недержание. Когда дамочка долго воздерживается от общения, у нее может произойти непроизвольное испускание речи, как поллюция. У Ацерронии с Агриппиной никакого воздержания не было. Они мастурбировали друг на друга словесно и без остановки. Когда кончала трещать одна, другая подхватывала последний звук и продолжала в той же тональности. Их диалог напоминал работу двух хорошо смазанных бензопил по вырубке гектара леса. Поначалу эта трескотня безмерно меня раздражала, и я всерьез задумывался – а не подсыпать ли им в чай какой-нибудь отравы, чтобы поглядеть, как они, издыхая и корчась, будут продолжать обмениваться новостями, обе в кровавом поносе. Но юность и лень помешали проведению этого эксперимента.

В день, когда Ацеррония первая стала извращаться со словами «поездка – отдых», «отдых – поездка», я сидел в своей комнате и перечитывал уважаемого Корнелия Тацита. Потаскушки, как чайки при дележе рыбы, горланили на кухне. Так всегда бывало – начинали они свои беседы почти что шепотом, но все более распалялись, то и дело перебивая друг друга, и переходили на крик. Я уж было хотел отложить Тацита и пойти придушить одну из них, чтобы уменьшить звук, как вдруг они дико захохотали и утихли. В ожидании сюрприза, что они попросту лопнули, я пошел на кухню соскребать их кишки с потолка. Но не тут-то было – обе целехоньки, и, выставив жопы в разные стороны, они склонились над столом и тыкали пальцами в какую-то карту. Обернувшись ко мне и изогнувшись еще сильнее, чтобы я смог убедиться – промашки не будет, и двинуть пару раз по полуголой заднице, Ацеррония просюсюкала: «А вот и наш мальчик-бука!» Затем она подхватила карту со стола, приблизилась – «посмотри-ка!» – и ткнула своей левой сиськой меня в бок. Краска бросилась мне в лицо, я отпрыгнул от Ацерронии и снес все ковшики, стоящие на газовой плите. Раздался грохот, мне захотелось тут же наброситься на Ацерронию. Но вместо этого я с рычанием стукнул кулаком по столу и умчался обратно в свою комнату. Там, в безопасности, прижавшись к двери, я стал прислушиваться к тому, что делается на кухне. Сердце у меня колотилось как бешеное.