Василий Белов - Час шестый

— Подпишись вот тут! Ты грамотная?

— Нет, батюшко, я не ученая. Не сподобил Господь.

— Ну, хоть крестик поставь!

Самовариха крестик поставила. Фокич подсунул было и вторую бумагу насчет вступления в колхоз.

— Одна ты осталась единоличница во всем районе!

Баба так взъерепенилась, такой подняла крик, что Фокич заткнул пальцами уши. Замахал рукой, вскочил и откинул с дверей крюк:

— Иди, иди! Все! Скажи, чтобы заходила Антонина… Как ее, Пачина, что ли?

Самовариха ушла из конторы с руганью.

Тоня переступила конторский порог. Она утром еще получила повестку, принесенную от Фокича Мишей Лыткиным. Уполномоченный зачитал бумагу, на которой стояла «подпись» Самоварихи, и потребовал подписать второй экземпляр.

Тоня вспыхнула на обе щеки и не взяла карандаш:

— Не знаю я ничего, и от людей не слыхивала! Вызывайте хоть в суд, хоть в милицию. Палагия Евграфовна сама не за морем, сама скажет.

Тоня ушла, когда в контору явился председатель с узлом овса:

— Вот! Сходил в амбар, навешал двадцать фунтов, ровно полпуда. Безмен врать не будет. Накладную-то подпиши, Каллистрат Фокич. Да и гони жеребенка. Только не дать ли тебе Куземкина в ординарцы? Хоть бы проводил он тебя до Ольховицы. А то и до золезной дороги… В упряжке-то жеребец спокойнее. И хомут на него есть, и дуга…

— Седло надо, а не хомут!

— Седла у меня нет, седло имеется только в Ольховице. У кого в точности, этого я не знаю. Вроде у Веричева.

Фокич как бы невзначай спросил:

— Товарищ Миронов, у тебя дочка-то как? Палагией звать? Она чего, с брюхом?

— Ключ-то, прости Господи, сильнее замка, — сказал Евграф. — Стерва, не девка. Найти бы этого подлюгу, который сблудил! Голову бы ему оторвать.

Фокич не отступал:

— А правда ли, что она на предрика в суд подала? — Правда… — вздохнул Евграф. — А что, Каллистрат Фокич, неужто я обязан двух робенков кормить? Много ли трудодней девка заробит? Пускай кто блудит, тот и кормит.

— Смотри, как бы хуже не вышло! — грозно произнес Фокич.

— Хуже-то, Каллистрат Фокич, уж некуды. Пускай суд и рассудит…

— Второе дело по единоличнице!

— Самовариха-то? Эту я все равно как-нибудь уговорю. Уломаю. Поступит она в колхоз, ей деваться-то некуды…

С узлом овса пошли к дому Кинди Судейкина. Фокич видел, что ничего ему больше не добиться, не получить никаких бумаг. Пусть Скачков ругается, как хочет. Ничего не оставалось делать, кроме как получить ворошиловского жеребца и уехать. С помощником еще лучше.

Бригадир Куземкин, намеченный в ординарцы, уже крутился около избы Кинди Судейкина:

— Каллистрат Фокич, двоих-то Уркаган увезет? Надо тебя проводить хоть до Ольховицы! Дело такое…

— Этот и троих увезет, подсаживайся, — разрешил Фокич. Уполномоченный за руку распрощался с Евграфом. Киндя уже выводил жеребца из ворот. Судейкин кормил Уркагана соленой горбушкой и держал коня, пока Евграф подсаживал на хребет двух ездоков. Узел с овсом разделили в мешке на две равные части, перекинули с боку на бок и приторочили к ундеровской о двух копылках седелке. За седелку можно было и держаться переднему. Митька Куземкин, чтобы не свалиться, ухватился за Фокича. Фокич крепко схватил поводья. Уркаган заплясал, колесом выгибая шею.

— Ну, ни пуха вам ни пера! Счастливо! — сказал Киндя. — Авось, Ворошилов хоть на поллитру пошлет…

Евграф промолвил:

— Дорога дальняя, придется тебе, товарищ Смирнов, с ночлегом.

— Там видно будет, — крикнул уполномоченный и ослабил поводья. Смачно и звучно екая селезенкой, Уркаган зарысил в сторону Ольховицы.

Отвод открыли им подвернувшиеся ребятишки.

Народ скопился около дома. Судейкин сказал невесело:

— Я так думаю, Евграф Анфимович, Москва нашему Уркагану будет не ко двору. Продадут беднягу товарищу Гитлеру. Либо еще кому. Вон хлебушко, говорят, уж почали баржами возить.

— Им там виднее, чего продавать.

— Так-то оно так. Да как бы не продали и Шибаниху совместно с Москвой. Пропьют ведь рано или поздно. Ладно, что нас с тобой товды уж не будет…

— Поменьше бы ты, Акиндин Ливодорович, барахвостил. Ей-богу, лучше было бы! — рассердился Евграф.

Народ расходился в разные стороны. Говорили больше не о жеребце, а о пропавшей зыринской телушке.

Киндя затосковал и обошел пустую высокую свою конюшню. Потрогал осиротевшие скребницы, повесил на деревянный гвоздь толстый аркан. Затем снял его, вынес на улицу:

— Аркан-то, Евграф, волоки в омбар, оприходуй! Пригодится плотникам бревна таскать. Мне он тут ни к чему. Что-то меня ломает, наверно, к погоде… А ты, Володя, чего дома? Ружье принес, дак иди в лес. Не привязал к пеньку медведка-то?