Василий Белов - Час шестый

Сопронов спросил, что решили делать с украинским выселенцем, но Веричев замахал руками: «После, после…» — и побежал в сельсовет. Гривенник уселся на предложенный Веричеву венский стул, еще до переселения Игнахи принесенный в сельпо с шустовского подворья. Шустовские часы с боем и о двух гирях ходили у Веричева в мезонине. Сопронов собирался вернуть их на прежнее место.

— Выселенец пристроился к сапожнику Кире, — докладывал Гривенник. — Кожу мочит, крюки вытягивает. Вроде и тачать выучился. За это его и кормят-поят.

— У кого сейчас Киря шьет? — насторожился Сопронов. — Не у Славушка?

— Славушку-то он уж сошил и сапоги, и камаши бабе. Нонече он переполз ко мне в избу. Как только сошьет мои сапоги, так и уедет в Шибаниху. Севодни к обеду сулил дошить сапоги-то.

— Откуда взялся у тебя сапожный товар? — спросил Сопронов насмешливо.

Гривенник подзамялся:

— Таскать, купил на торгах.

Игнаха усмехнулся: «Ну, ну» — и отступился от письмоносца. Но добавил:

— А к кому Киря пойдет в Шибанихе?

— Сам Евграф затребовал!

— Сообщи, кому он шить будет в Шибанихе и на какую колодку. Мужику или бабе.

Дугина щелкала костяшками счетов» к разговору, кажется, не прислушивалась. Игнаха все-таки покосился на своего бухгалтера. Сделал предупреждающий знак.

Гривенник понимающе кивнул, встал и подался на почту. Он ходил с казенной сумкой для писем и районной газетки. Других газет народ пока не выписывал. Почтовым агентством, открытым в Ольховице еще при царе-косаре, командовал нынче хромой Митька Усов. Он только что передал дела по колхозу приезжему двадцатипятитысячнику, который уехал пока в Ленинград за семьей. В Ольховице гадали, привезет или нет. Может, и сам останется в Ленинграде… Вся Ольховская ячея была в начальниках. Партийные собрания проводили в конторе сельпо, а когда созывали расширенный актив, то в сельсовете у Веричева. Гривенник тоже считал себя нынешней интеллигенцией. Как раз на таких правах его числили в сельсовете активом и везде угощали куревом. То папиросами «Дукат», то душистым «Гродненским», а то и просто моршанской махрой. Только «Гродненский» и моршанскую надо было сворачивать, поэтому Гривенник приучился «стрелять» больше папиросы.

Почта размещалась за капитальной стеной сельпо. Митька Усов был совсем новым заведующим. Привыкал. Его сняли вначале с «коммуны», потом с председателей и поставили на почту, как считалось, на должность, где платят не трудодни, а рубли. Двадцатипятитысячника в Ольховице ждали со дня на день. Говорили, что он уже выехал из Ленинграда. А куда выехал, может, в Вологду, может, в Ольховицу? Спорили, сколько трудодней установят ему на общем собрании. Об этом же событии судачили и на почте. Усов сидел за барьером, на котором стояли новенькие голубые весы. На столе у завпочтой лежала штемпельная подушка со штампом почтового отделения. Митька называл штамп печатью, научился ежедневно переводить число на этой печати и с удовольствием штемпелевал письма. Гривенник спросил:

— А ты, Митрей, читал, как Ваську-то Пачина в газетке продернули?

— Знаю, кто и продернул, — ухмыльнулся Усов.

— А кто? Ты как думаешь? — спросил Гривенник.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — со смехом сказал Усов, разбирая свежую почту, которую возили на лошади из соседнего сельсовета. Митька штемпелевал письма, сортировал их по деревням. Письмоносцев на весь сельсовет нужно было не меньше трех, а ходить подрядился один Гривенник.

— Гляди-ко, Митрей, опеть пришло письмо Роговым.

— Ну дак что? Неси в Шибаниху. Какой обратный-то адрес? Кто писал-то?

— Ро-гов И-ван.

Гривенник с трудом, по слогам прочитал, от кого письмо. И отложил письмо в сторону.

— Ты чего письмо отложил? — спросил Митька.

— А некому отдавать-то. Хозяйство леквидировано. Одна Верка с детями, да и та в бане живет… Пашка давно выслан.

— Ну так и отдай письмо Верке. Либо Сережке Рогову, школьнику.

— А я уже выкинул два. Мне Игнатей Павлович велел выкидывать, ежли от данилят придет письмо. Я и выкидывал. Немного и было.

Усов сидел, разинув рот. Вдруг он начал колотить кулаком в капитальную стену:

— Не умела песья нога на блюде лежать! Ну-ко, зови Сопронова! Когда это он велел роговские каневерты выкидывать? Я в турму из-за вас не хочу… Ты знаешь, что это дело уголовное? Турмой оно пахнет!

Гривенник присмирел:

— Да я чево… Чево велят, то и делаю. Ты говори с Игнатьем Павловичем… Вон и таварищ Скочков тута…