Василий Белов: Час шестый

— Да за што это он ее? — удивился Евграф.

— Ну, значит, было за што! И сам вдругорядь хотел уехать. На судострой. Да, говорят, райком запретил. Сельку из дома вытурил, иди, грит, куды хошь. Ну, а Селька-шило и сам давно партейный… Ему Митя Куземкин — р-раз, и благословил, как бедному алименту, роговскую зимовку.

— Роговскую? — Евграф окончательно поник головой…

На что он надеялся? Ясно ведь было и раньше, что роговское подворье вот-вот разорят. Нечаев рассказывал:

— Верка Рогова с ребятишками нонче в бане живет, как Носопырь. А про Носопыря-то знаешь ли? Схоронили еще до Троицы. В Шибанихе еще одна квартера освободилась. Носопырская баня…

— Царство ему Небесное, светлое место, — перекрестился Миронов. Евграфу невтерпеж было узнать про свою Марью да про Палашку с маленьким Виталькой, а Нечаев неожиданно затих и начал из стороны в сторону водить головой. Он по-собачьи принюхивался, чуфыкая носом, но Евграф этого не заметил…

— Да… Сельку, значит, поселили наверх, в двухэтажную роговскую избу, а нижнюю-то половину занял тавариш Лыткин. В передке, в летней горнице, сделали было кантору, от Жучка-то отступились. Жучок оборону держит. Да зимой холодно в роговском передке, — громко рассказывал Нечаев. — Кантору, Евграф да Анфимович, устроили нонче в твоем дому…

— Неужто? А Кешу куды?

— Кеша с семейством тут при доме и оставлен, вроде прислуги, — рассмеялся Нечаев. — Сторожит, значит, бумаги и председателя тавариша Куземкина.

— А какая должность у самого-то Игнатья?

— Этот пока без должности, ждет указу из райёна. Вроде бы на сельпо метит…

Дивился Евграф таким новостям, не успевая вникать. Про дом Роговых и вовсе пропустил мимо ушей. Очумел. Не успел спросить ни про Ивана Никитича, ни про его зятя. Нечаев же, неожиданно, не останавливая кобылу, выскочил из телеги. Некоторое время он шел рядом, потом отбежал в сторону:

— Как поедем, Анфимович? Низом аль верхом? — кричал он издали.

— Давай берегом. Косит народ-от?

— Второй день! — издалека, с другого края дороги отозвался Нечаев. — И твою Палашку на пожнях увидим. Марья с робенком сидит, а Палагая косит. Знают оне, что домой-то едешь?

— Что ты, чудак, откуда им знать. А ты чево от меня далеко ушел? Иди поближе. Расскажи про Судейкина да про Жучка. И про всех крещеных…

— Киндя-то? Какой был, такой и есть. Всё частушки поет. Я на евонном Ундере весной пахал. Киндя пахать не стал, говорит: отняли мерина, дак пусть на ем сами и пашут. А я, понимаешь ли, попросил было у Митьки свою лошадь, дак нет! Ты, грит, ее будешь жалеть и меньше напашешь. Вот, грит, бери Ундера. Ну, я и согласился… Только калач у хомута разъехался. А новый хомут на такого верзилу никто не припас. Наверно, и в Вологде таких хомутов нету. Ты, Анфимович, бери вожжи-то в руки да сам и правь.

Евграф прибрал вожжи. Нечаев же все так и шел по другому краю дороги. Евграф стыдился ехать в чужой телеге и тоже слез, пошел рядом с Нечаевым. Кобыла сама знала, куда ступать. Но отчего Нечаев чуждался Евграфа? Рассказывал про Шибаниху хорошо, а сам держался опять на порядочном расстоянии…

Трава по обочинам и дальше по низовью была густа, высока, но она еще не роняла семя на землю. Косить было рано… Кукушка закуковала совсем рядом в березняке. Река пронзительной синью обозначилась за кустами, в просветах шумящих от летнего ветра осиновых и березовых веток. Пахнуло речной прохладой. Но молодые оводы, не боясь прохладного ветра, гудели вокруг.

Кобыла, подгоняемая оводами, ступала споро, без понуканья. Евграф заметил, как Нечаев опять оставил его и перешел ближе к телеге. Евграф хотел было рассказать про свои приключения. И вдруг понял, почему Нечаев держится на расстоянии… Приближались шибановские покосы. Краснея от стыда, Евграф Миронов не стал спрашивать, отчего косить вышли раньше Петрова дня…

Приближаясь к шибановской пустоши, Иван Нечаев рассказывал про остальные новости. Главная новость была в том, что Самовариха (в чьей избе жило семейство Евграфа) ни в какую не хотела вступать в колхоз. Одна единоличница осталась на всю Шибаниху! Носопырь и тот перед смертью подал заявление в колхоз. Киндя будто бы говорил на собрании, что Носопыря в колхоз принимать нельзя, потому что он холостяк. Мол, когда женится, тогда сразу и примем, но и Носопыря приняли единогласно, без всякого пая. В Ольховице было будто бы еще два подворья, которые никак не хотели вступать, но их приглашали всякими способами. То налогами, то в потребкооперации не отпускали товар, то обзывали буржуйским охвостьем и пропечатывали в районной газете. Но Самовариха, по словам Нечаева, и в ус не дула. Ванюха вроде бы завидовал ей. Лошадь была у нее хорошая, весь навоз из хлева за один день с Палашкой вывезли. Самовариха и паренину свою вспахала первая, а косить будто бы не спешила, ждала, когда созреет трава, а сама ходила к осеку.