— Да я доеду с тобой до поля! Ты кобылу там покараулишь, а я бы к парнишонку-то сбегал! Там не больно далёко.
Евграф согласился… За крышами вологодских домов наметилась яркая, но какая-то бесцветная полоса летней зари. Евграфу было невыносимо стыдно, что ободья всех четырех колымажных колес так сильно и так громко стукали по камням мостовой. Казалось, что обыватели из всех окон глядят на проезжающих золотарей.
Выехали за город. Солнце, словно ленясь, начало выползать из-за горизонта. А все дома, деревянные и каменные, равнодушные к судьбе двух мужиков, спокойно спали. Отнюдь не спешила Вологда пробуждаться от колесного и копытного стука.
Трое суток Евграф подсоблял тошненскому золотарю. Спали урывками, днем. По ночам грузили золото в бочку и опорожняли ее за городом. Евграф притерпелся к судьбе… Изучил ночные маршруты, познакомился с бригадой и старшиной всего городского обоза. На четвертые сутки вызвали Евграфа в контору. Горкомхоз, по рекомендации Ивана Николаевича, предложил оформиться на постоянную службу… Куда было деться? Евграф накарябал заявление…
Ночевали, точнее сказать, дневали, в деревнях Тошненской волости: иногда прямо на улице, иногда в сеннике у родни Евграфова благодетеля, поселившего туда своего шестилетнего «парнишонка». Евграф от стыда не спрашивал, какая родня Ивану Николаевичу жила в этом обшитом пятистенке. Самовара золотарям не ставили… Бочки с вонючей жижей не разрешалось возить по городу среди бела дня. Евграф приспособился ездить босиком, но вдруг Иван Николаевич благословил ему старые, обсоюженные еще до революции, ссохшиеся сапоги. Евграф и не ждал от него такого благодеяния! А когда получил в конторе первые деньги за работу, то оказался и вовсе на седьмом небе! В тот же день доложил начальству, что решил уезжать. Иван Николаевич уговаривал:
— Куды торопишься? Там дома-то тоже, поди-ко, не мед… Оставайся, пашпорт выправим и фатеру подыщем.
Евграф при всех поклонился ему в пояс и ринулся на вокзал. Хватило денег не только на билет, но еще и на радужного, пахнущего лаком, веселого игрушечного петуха. Внук Виталька все время стоял в глазах, пока ехал Миронов в поезде. На своей станции, где его судили за «сплотацию» и много суток держали в поселковой бане, не стал он искать никаких подводных попутчиков. В ночь пешком ударился Евграф к дому: к жене Марье, к дочке Палашке, ко внуку Витальке… Уже на второй день, ближе к обеду, открылась перед ним деревня Ольховица, и Евграф от души трижды перекрестился и вслух произнес: «Слава тебе, Господи!» Он сошел с дороги и сел прямо в траву, чтобы переобуться. Обе ноги были стерты до живого мяса. Он взял под мышку золотарские сапоги. Пошел в Шибаниху босиком, напрямую вдоль реки. По дороге он сорвал большой лист лопуха, сделал из него кулек и начал собирать землянику для внука Витальки. Спелых ягод было еще мало, они покраснели только с бочков. Евграф насчитал сорок штук, спрятал кулек в котомку. Начал рвать с травяной обочины тоже едва народившиеся гигли. За этим занятием на пустоши и застал его ехавший на телеге Иван Нечаев.
— Евграф да Анфимович, ты ли это? — Обрадованный Нечаев остановил кобылу.
— Я! — распрямился и торжественно выдохнул Евграф. — Доброго здоровьица, Иван да Федорович.
Нечаев спрыгнул с телеги и расцеловался с Евграфом.
— Садись! — Нечаев был рад Миронову как ребенок. — Да сними пинжак-то, ведь жарко.
— Иванушко, пар-то костей не ломит!
Евграф взобрался на телегу. Нечаев погнал вскачь. Телега заприскакивала на крупных камушках, лошадь вспотела.
— Иван да Федорович, останови, побереги животное! — взмолился Миронов.
Нечаев слегка приструнил кобылу и на ходу рассказал, что ездил в Ольховицу за новыми косами:
— Вот ведь, Анфимович, как дело устроено. Кобыла-то нонче не моя, колхозная. А к дому каждый день прибегает, встанет у крыльца и стоит, плачет…
— Неужто?
— Вот, не сойти с места! Жёнка ей хлеба вынесет да и сама разревится…
Нечаев перевел кобылу на шаг.
— А чего Зырин-то, торгует ли? — меняя тему, спросил Евграф и снял свой видавший виды зипун.
— Володя у нас опеть счетоводничает, лавку сдал Зойке Сопроновой. Ну, а Зойка за товаром не ездит, Игнаха не разрешает.
— Это пошто эдак?
— А на передок слабовата! — рассмеялся Нечаев. — Слыхал ты, как он ее в прошлом-то годе ухрястал? Ну, да откуды тебе слыхать… Бабы судят: сперва он ее на поветь за волосьё выволок, а после и зуб вышиб…
Читать дальше