Василий Белов - Час шестый

Сидели на сухой упавшей ели, отдыхали.

— У тебя, Асикрет, хоть ножик-то есть? — спросил конюх Савва Климов и постучал ногтем о табакерку. — Ты нонче у нас пролетар, дак надо тебе гирю носить, как Акимку Ольховскому. Медвидь, он ведь чикаться с нами не станет.

— Может, у меня и наган дома-то есть, — отшутился Кеша, вставая с валежины. — Нюхай и пошли дальше, ежели решили идти. Рассиживать, таскать, нечего!

Кеша лез в командиры, во всем подражая Митьке. Он должен был с утра рубить с мужиками новый двор. Но Кеше не больно-то и хотелось махать топором. Без ведома Нечаева и Евграфа Миронова Кеша подался в лес пугать медведя.

— Ну, пошли дак и пошли, я не супротив, — сказал Савватей и чихнул. — Так он нас и ждет, звирь-то. Мне, грит, моя жизнь давно надоела, пали, Володя, прямо мне в лоб…

— А что, и пальну, ежели выскочит, — отозвался Зырин.

— Не выскочит. Он и ночью-то ходит тише, чем Таня кривая…

В первом чищеньи, верст за шесть от деревни, было скошено еще на Иванов день. Выросла свежая ярко-зеленая отава. Бусая холодная роса оставляла темно-зеленый след от мужицких шагов. Алмазные россыпи загорались от солнечных лучей по мере того, как поднималось Божье светило. Отава при этом быстро сохла. По бокам чищенья стеной стояли осины и ели, под ними темнел бурый подсад багулы. Канюк канючил в лесу. Было слышно, как ухали бабы, оставшиеся в поскотине. Они, кажется, пели частушки.

Второе чищенье шибановцы не сумели скосить. Путались в ногах цепкие мышьяковые плети. Савва остановился посредине полянки:

— Ну, вот, Асикрет, оставил ты теперь на другое лето старую кулу! Грех-то и на тебе…

— Один я, что ли, косил-то? — огрызнулся Кеша.

— И косить ходил ты, и бабами командовал ты.

Фотиев обматерил Савватея.

Счетовод выводил мужиков со стожья на еле заметную тропку. Остановились. Кричали, слушали эхо.

Вышли опять на тележную, почти заросшую дорогу.

— Стой, робя, вроде медвежий след, — остановился Зырин. — Почти что сегодняшний. Когда у нас был остатний дождь, а Савватей?

— Третьего дня был, давно все смыло.

— Нет, не смыло. Во, Кеша, погляди-ко!

Зырин попросил Савву подержать усовскую берданку и снова склонился над дорожной полувысохшей грязью. Вешняя вода оставила на лесной дороге песчаный намыв. Трава на нем не росла, и неширокий четырехпалый след явственно отпечатался на грязи. Все по очереди начали разглядывать след.

— Пестун прошел, — сказал счетовод. — А пестуну телушку не одолеть, как думаешь, Савватей?

— Пестун всегда с медведицей ходит… А с ними и сегодные детки, — заметил Климов. — Ежели и один пестун, у его тоже когти вострые. Сходим до Жучковой подсеки. После и повернем ближе к деревне. Товарищ Фотиев, ты чего там долго разглядываешь? Золото, что ли, нашел?

Насмешник Савва обозвал Кешу товарищем и опять достал табакерку:

— Пальни-ко, Володя, хоть разок! В белый свет, как в копеечку…

Счетовод вставил патрон и вскинул берданку. Выстрел грохнул особенно смачно, эхо катилось в тайге далеко-далеко.

— Стой, братцы, это не звирь… — сказал Кеша Фотиев.

— А кто? Леший, что ли? — спросил Володя.

— Да! Этот медвидь о двух ногах! — произнес Фотиев с торжеством. — Гляди, гляди… А вот ступлено и второй ногой. Босиком кто-то прошел…

Савватей усомнился, пытаясь чихнуть:

— Сиди! Кто тут босиком-то станет ходить? Верст десять до деревни, не меньше. А звири все босиком.

Кеша с Володей, а теперь и конюх Климов начали разглядывать след. У Алешки сильно забилось сердце:

«Брат Пашка… Это он ходил босиком к дедку… А ежели оне до болота дойдут?»

Зырин достал из кармана штанов еще один патрон с картечью.

Осторожно двинулись дальше. Дошли до Жучковой подсеки и прямо на мху сели курить.

Лес тревожно шумел вершинами. Три мужика про медведя как будто забыли и повернули обратно. Где-то ухали бабы и девки, их голоса сказывались около второго стожья. Мужики двинулись на сближение. Женские голоса взбодрили Серегу с Алешкой.

— А чего Палашка-то в лес не пошла? — послышалось в сосняке. Женщины бродили в поскотине и собирали грибы, клали в передники.

— Палагия севодни возит снопы. Звонкая Самовариха докладывала:

— Пришел почтальёнец Ольховский. Гривенник, и давай у меня выспрашивать, кто Палашке новое брюхо сделал. Я ему говорю: наверно, воротами натолкало. Иди да сам у ее и спрашивай. Может, скажет.

Голос Харезы, Кешиной женки, слышен был еще звончее. В лесу женские голоса как будто усиливались.