Барбара Вайн: Черный мотылек

— И потом, Полин приедет, поживет со мной несколько дней.

Сара выразительно закатила глаза, но не стала оспаривать такое решение проблемы — того, что она считала проблемой. Они с матерью никогда не делились переживаниями и не умели поддерживать непринужденный, по пустякам, разговор, так что теперь она не ответила: «Твое дело» и не спросила: «За что ты себя так наказываешь?», а заметила только:

— Надеюсь, она составит тебе компанию.

Конечно, Полин могла составить ей компанию — куда лучше, чем Джеральд, потому что этой девице решительно все равно, много или мало с ней разговаривают, и разговаривают ли вообще. Ей исполнилось тридцать восемь. Пока дочери росли, племянница часто приезжала погостить. Разница в возрасте была идеальной: Полин нравилось присматривать за малышками. Как и все девочки, попадавшие в их дом — и в лондонский, и в этот, где они жили теперь, — она считала Джеральда самым добрым, внимательным, самым замечательным из взрослых. В четырнадцать лет она влюбилась в дядю. Потом что-то произошло — что именно, знали только Полин и Джеральд, но оба сумели как-то пережить это недоразумение, и когда семь лет спустя Полин выходила замуж — ее отец к тому времени умер, — то попросила дядю Джеральда быть ее посаженным отцом.

Дети Полин уже не маленькие, они могли остаться дома с отцом, а бабушка заходила приготовить обед. На жизнь Полин зарабатывала всего три года, пока не вышла замуж, а с тех пор и не думала о работе. В этом они с Урсулой родственные души — так она считала, ведь Урсула тоже никогда не работала, то есть не служила за жалованье, кроме нескольких месяцев в 1963 году в Пурли, перед тем как Джеральд женился на ней.

— Ведь ты перепечатывала все его рукописи, да? — спросила Полин как-то за ланчем (к тому времени она провела в Ланди-Вью-Хаусе около недели). — Он писал, а ты разбирала его ужасный почерк и перепечатывала на своей старой «Оливетти».

— Верно, — подтвердила Урсула. — Как Софья Толстая.

— Кто-кто? — переспросила Полина.

— Жена Толстого. Она переписывала все его книги по семь раз, длиннющие романы, и ей приходилось переписывать их от руки, потому что печатную машинку еще не изобрели или у них машинки не было, не знаю. По сравнению с ней мне пришлось не так уж тяжко.

— Но ты же не получала за это денег? — с надеждой в голосе уточнила Полин. Если Урсула состояла на жалованье, пусть даже у собственного мужа, это исключало ее из сестринского союза замужних и неработающих дам. — Дядя Джеральд тебе не платил?

— Он содержал меня, — сказала Урсула.

— Само собой. Брайан содержит меня, если на то пошло.

— Я не все годы печатала. «Впроголодь» была последней, в 1984 году. С тех пор он печатал свои книги сам.

— А почему не ты? — удивилась Полин.

Урсула не отвечала. Она прикидывала, как скоро можно закончить посиделки и уйти на прогулку. Минут через двадцать, пожалуй. Полин уже убирала со стола. Она еще не спросила, оставил ли дядя Джеральд вдове большое состояние, или только хватает на жизнь, или она теперь еле сводит концы с концами. Она не спросила, придется ли продать дом, или пустить постояльцев, или превратить его в отель, хотя Урсула прекрасно знала, что племяннице не терпится все разузнать досконально. Родственники были уверены, что Джеральд завещает свое состояние дочерям, и даже Урсула, достаточно быстро преодолев шок, вызванный смертью мужа (если шок вообще имел место), не успела свыкнуться с его последней волей, которая стала для нее полной неожиданностью.

— Через десять минут мне пора на прогулку, — предупредила она, загружая с помощью Полин посудомойку.

— В такой туман? — Полин наигранно содрогнулась.

— Не туман — просто дымка.

— Это ты так говоришь. Дымка над морем, только и всего. Единственное, чего я терпеть не могу в этих местах, — белый туман. Дядя Джеральд тоже его терпеть не мог, да? Помнится, ни за что не выходил из дому в такую погоду, еще и в кабинете запирался. А почему?

— Не знаю, — ответила Урсула.

— Ты не расстраиваешься, когда я о нем вспоминаю, тетя Урсула?

— Хватит уже называть меня тетей, — не в первый раз напомнила Урсула.

— Я стараюсь, — оправдывалась Полин, — но от старой привычки так легко не отделаешься.

Когда с моря наплывал туман, все уходили с берега. Парковка пустела, серфингисты удалялись в свой лагерь, постояльцы гостиницы купались в крытом пруду. Полоса пляжа, семь миль в длину и полмили в ширину, накрыта плотным белым занавесом, море и дюны спрятаны плащом-невидимкой. Урсула не видела ни морщинистых зеленых пригорков дюн по левую руку, ни волн, бесшумно наползавших на песок справа, — только собственные ноги и несколько метров дорожки впереди и по бокам.