Лин Ульман - Благословенное дитя

Кто-то играет, кто-то кричит, кто-то скрывается под водой — а потом они так или иначе опять появляются. Молли сбросила одеяло с лица. Все — она больше не улитка.

— Все-таки я оказался прав — в кои-то веки, — сказал Палле Квист своему другу Исаку на следующее утро за чашечкой кофе, — в кои-то веки!

Как следует выспавшись, все, так или иначе задействованные в постановке, один за другим сообщили, что согласны участвовать в сегодняшней репетиции и премьере.

— То есть… в кои-то веки! — повторил он.

Исак молчал. Похоже, он вообще не слушал.

— Думаю, так будет лучше. — Палле пытался продолжить разговор.

Исак кивнул.

— И вообще — это ведь дань его памяти, — сказал Палле Квист. Он уже оставил надежду привлечь внимание друга и теперь скорее разговаривал сам с собой, нежели с Исаком, — дань памяти Рагнару и гимн жизни. По-моему, Рагнар оценил бы такой поступок. Упокой, Господи, его душу.

В рецензии на спектакль на Хаммарсё под названием «Остров в море» (автор и режиссер — социал-демократ и энтузиаст Палле Квист) сопляк из Эребру — тот самый, с непроизносимым именем — подчеркнул, что пришло время прекратить все это. Следующим летом, писал он, наслаждайтесь погодой, наслаждайтесь солнцем, наслаждайтесь морем и удивительной, прекрасной природой острова Хаммарсё! По его мнению, лучшие мгновения спектакля пришлись на антракты, когда зрителей угощали булочками с корицей и блинчиками с шафраном.

Однако зрители были настроены более благожелательно, чем рецензент местной газеты: их растрогали и образ сказочника, и морские нимфы, и лесные духи, и сбивчивая декламация Анны-Марии Крук, и песня Эрики.

Кто-то сказал, что самый младший участник труппы напоминает маленького резвого тролля.

Молли подошла к краю сцены и, прищурившись, оглядела публику. Зрители знали, что играть Молли не хочется. Ей хотелось купаться. Однако Роза с Исаком сказали, что она должна играть. А уж потом можно будет искупаться. Еще они сказали, что уж раз она репетировала все лето, то нельзя отказываться вот так, в последний момент. Это безответственный поступок — так сказала Роза.

Молли стояла на самом краю сцены и смотрела на зрителей, которые уже решили, что она забыла слова, ведь она совсем малышка — такая крошечная и худенькая в своем пурпурно-красном платье, однако наконец она открыла рот и начала бросать им в лицо слова — слово за словом, громко и рассерженно:

В ночь после премьеры Палле Квист подумал: «А ведь все могло пройти вполне успешно». После премьеры они не стали повторять спектакль на следующий день, как повелось по традиции. Ведь все могло получиться! Однако чего-то недоставало. Что-то пошло не так, как следовало. Ему пришлось вырезать монолог Рагнара, и на минуту он задумался о странном сердитом мальчике, который вечно играл не так, как следовало. Интересно, как бы Рагнар выступил перед зрителями? Может, он сыграл бы более спокойно? Палле Квист отогнал от себя такие мысли. Потому что спектакль оказался неудачным не из-за Рагнара. Нет. И даже не по вине Исака. Заключительный монолог в стихах, в котором рассказывалось не только о тоске мертвых по земной жизни и окончательном расчете Бога с дьяволом, но и обо всей политической ситуации — о беженцах с юго-востока Азии, переплывающих океан в лодках, испанских террористах, решающей предвыборной кампании в январе — да обо всем! Обо всем! О том, как люди хотят жить! Это был лучший, самый красочный, самый выразительный монолог, когда-либо написанный им, самый значимый, блестящий и законченный.

Однако Исак все испортил.

И еще что-то, он не знал точно, что именно. Чего-то недоставало. Этот корреспондент прав. Хватит с него драматургии. Катись она ко всем чертям! Следующим летом он тоже будет просто радоваться жизни!

— Идите сюда и послушайте, что я вам скажу, потому что люди называют меня мудрым!

На сцене темно и тихо. Звери спят. Лесные духи спят, а одетый в зеленое птичник играет на дудочке. Мелодия простая и красивая.

Исак выходит на сцену слева. На нем черная мантия и белая накладная борода, а под мышкой зажата большая книга в кожаном переплете. Увидев его, лесные духи прекратили пение, а птичник отложил дудочку. Исак прошел на середину сцены, остановился и вздрогнул. Оглядел зрителей. Снова вздрогнул. Посмотрел на их лица — и его охватила дрожь. Исак взмахнул руками. У него закружилась голова, к горлу подступила тошнота. Он понимал, что сейчас! Сейчас! Сейчас! «Сейчас это произойдет. Я не справлюсь, не справлюсь». Он услышал, как кто-то из зрителей шевельнулся, кто-то кашлянул, а кто-то еще крикнул: «Ура! Ура Исаку Лёвенстаду!» Он поклонился, улыбнулся тому, кто выкрикнул «ура!», и подумал: «Если я сейчас не скажу того, что должен, то потом будет слишком поздно». Перед глазами мелькали черные точки. Было холодно. У него нет выбора. Ему нечего терять. Теперь уже нечего.