Рэй Брэдбери: Город Памятный, штат Огайо

Они бежали сквозь пыльную завесу по городской улочке, отбрасывая черные, опаленные солнцем тени.

На бегу они придерживались за колья изгороди. Хватались за стволы деревьев. Цеплялись за кусты сирени, которые не могли служить опорой, а потому их обоих качало, но они, поддерживая друг друга, бежали дальше, поминутно оглядываясь. Внезапно пустая улица обрела четкие контуры и понеслась им навстречу. Они ахнули и закружились в неуклюжем танце.

А потом они заметили то, что им было нужно, и завопили от радости, как путники, которым в полуденный зной привиделся мираж — сказочный остров, сулящий прохладный бриз и ручьи от давно растаявших снегов.

Перед ними стоял сливочно-белый особняк с увитым виноградными лозами крыльцом, похожим на беседку, где жужжали пчелы в золотистых кафтанчиках.

— Дом, — сказала женщина. — Здесь и укроемся.

Он удивленно заморгал, глядя на нее.

— Не понимаю…

Тем не менее они помогли друг другу подняться по ступенькам и уселись прямо на скамью, подвешенную на цепях, — ни дать ни взять, специально для них придуманные весы, грозившие рухнуть под их общей тяжестью.

В течение долгого времени единственным движением был ход этих качелей, движущихся в никуда, — а на них, как птицы на жердочке, примостились две человеческие фигурки. Улица раскатала свой горячий рулон пыли, на котором не было ни следов ног, ни отпечатков автомобильных шин. Временами, налетая невесть откуда, по самой середине улицы проносился ветер, стелившийся под прохладными зелеными деревьями. А дальше все запеклось твердой коростой. Надумай кто-нибудь взбежать на первое попавшееся крыльцо, поплевать на застекленную дверь и оттереть присохшую грязь, чтобы заглянуть внутрь, он бы увидел человеческие тела, разбросанные на голых досках пола, лишенного ковров. Но ни взбежать, ни поплевать, ни присмотреться охотников не было.

— Ш-ш-ш, — прошептала женщина.

На их неподвижных лицах играли солнечные блики, трепетные, словно крылышки колибри.

— Слышишь?

Где-то вдалеке послышался невнятный гомон удаляющихся голосов. Забулькала, завыла сирена, потом умолкла. Опустилась пыль. Звуки мира замерли в ленивой истоме.

Женщина посмотрела на мужа, сидящего рядом, и спросила:

— Нас не поймают? Мы ведь сбежали, мы на свободе, правда?

Он едва кивнул. Ему было лет тридцать пять; его раскрасневшееся лицо заросло щетиной. Из-за розовой сеточки глазных сосудов он казался совсем багровым и каким-то уязвимым. Он часто признавался ей, что у него внутри вырос огромный волосяной ком, мешающий говорить и даже дышать на жаре. Для них обоих панический страх стал делом житейским, обычным состоянием. Упади ему на руку дождевая капля с ясного неба, он перепугался бы до смерти и сбежал без оглядки.

Она облизнула губы.

Это легкое движение вызвало у него досаду. Ее безмятежность действовала ему на нервы.

Она рискнула опять заговорить:

— Приятно тут сидеть.

От его кивка качели дрогнули.

— Сейчас миссис Хейдекер выйдет — с полной корзиной клубники, — сказала она.

Он нахмурился.

— Прямо с грядки, — добавила она.

Виноградная лоза мирно зеленела над прохладным тенистым крыльцом. Беглецы чувствовали себя как дети, спрятавшиеся от родителей.

Солнечный луч высветил подвешенный на перилах цветочный горшок и покрытые светлыми волосками стебли герани. Мужчине это зрелище напомнило голые ноги, запутавшиеся в кальсонах.

Женщина вскочила и пошла проверять исправность дверного звонка.

— Не смей! — сказал он.

Но было слишком поздно: ее большой палец уже давил на кнопку.

— Не работает, — сказала она, зажала рот ладонью и глухо продолжила: — Вот дуреха! В собственную дверь звоню. Посмотреть, как сама себе открою, что ли?

— Отойди, — сказал он, поднимаясь. — А то наделаешь дел.

Не в силах удержаться, она тайком подергала дверную ручку.

— Не заперто! Надо же — мы всегда запирали!