Эндрю Миллер - Кислород

Он протянул клочок бумаги с написанным на нем телефонным номером.

— Позвоните из автомата. Себя не называйте. Просто спросите: «Франсуаза дома?» И все.

— «Франсуаза дома?»

— Об остальном мы позаботимся.

— Еще одно, — сказал Ласло. — Вы упомянули Курта Энгельбрехта. Если я узнаю, что вы хоть как-то вовлекли его в это, я пойду в полицию и донесу на вас. Вы поняли?

— Да, — ответил Эмиль. — Отлично.

Он проводил Ласло до выхода на лестницу, где их ждал молодой человек в спортивной куртке.

— Знаете, — сказал Ласло, — что бы вам обо мне ни говорили, на самом деле я никогда не был образцовым «борцом за свободу».

Эмиль улыбнулся:

— Я и не думал, что вы Че Гевара, месье.

— Понимаете… — Ласло посмотрел на самое дно двора-колодца, в один из углов которого стекли лучи предзакатного солнца. — Я не смог нажать на курок. Вы это знали?

— Мы делаем то, что можем, — ответил Эмиль. — Каждый делает, что может. В меру своих сил.

— Да, — сказал Ласло. — Но я ничего не сделал. — Он повернулся к своему проводнику: — Пойдемте.

Эмиль смотрел на них, стоя у верхней ступеньки. Когда они дошли до поворота лестницы, он произнес:

— Иногда нам дается второй шанс, месье. Только он не был уверен, что писатель его услышал.

В шесть утра по британскому летнему времени рейс номер ВА902 из Сан-Франциско под истовую молитву сестры Ким спланировал вниз сквозь гряду подернутых розовым облаков, и под крылом самолета стремительно развернулась Англия, пестря жилыми массивами и лоскутками полей. Шоссе, автомагистраль, стадион, промышленная зона. В открывшемся ландшафте не было ничего особенно грандиозного, но, по крайней мере, с воздуха от него веяло чем-то домашним, по-человечески хрупким, исполненным прелести после долгого времени, проведенного им среди небоскребов и пустырей Америки.

Алек ждал их за автоматическими дверями в зале для прибывших — бледная, понурая фигура в кучке встречающих ранний рейс. Он помахал рукой и улыбнулся. Ларри, чьи руки были заняты большими чемоданами, улыбнулся в ответ, подумав, что такие моменты всегда связаны с неловкостью узнавания, как будто человек, тебя встречающий, оказывается не вполне тем, кого ты ожидаешь увидеть. Даже такие хорошо знакомые детали, как лицо и осанка брата, казалось, слегка отличались от тех, что он помнил.

Выйдя за турникет, он поставил чемоданы на пол. Алек протянул руку, но Ларри подтянул его к себе и обнял, и это лучше любых слов помогло ему понять, что именно произошло здесь за последние несколько недель. Не столько дрожащее от напряжения тело брата, сколько исходившая от него аура несчастья, как от комнаты, где наказывали детей.

Элла подняла голову. Алек поцеловал ее в лоб.

— Хорошо долетели?

— Дерьмово. Спасибо, что встретил.

— Да ладно.

— Хорошо выглядишь, — заметил Ларри.

— В самом деле?

— В самом деле.

— Я рад, — сказал Алек, приподняв бровь, будто все сказанное имело иронический подтекст.

Когда они перешли дорогу перед автостоянкой, он сказал:

— Она возвращается сегодня. Уна привезет ее из больницы около четырех.

Он сообщил это настолько походя, что Ларри, чувствовавший себя растянутым меж часовых поясов, как паутина, на мгновение замешкался, пытаясь понять, о ком тот говорит.

— Мама?

— Кто же еще?

— Это же просто чудесно! Слышишь, Эл? Бабушку выписывают из больницы!

У него словно камень с души свалился. Воссоединение семьи у больничной койки было мрачной перспективой, не в последнюю очередь потому, что больницы вызывали у него странные ассоциации. Казались своего рода театром. Местом, где он притворялся другим человеком.

— Ей лучше? — спросила Элла.

— Чуть получше, — ответил Ларри, глядя на Алека. — Но только чуть-чуть.

— Ей нужно принимать лекарство, — строго сказала Элла.

Они ехали по быстро оживляющемуся шоссе — в зеркале заднего вида маячило малиновое солнце, «рено» дребезжал и поскрипывал, упрямо не желая ехать быстрее семидесяти километров в час. Братья говорили про Алису, хотя и с оглядкой, не забывая про сидящую сзади Эллу. Ларри без особых расспросов выяснил, что брат не навестил мать в больнице. Алек не захотел ни объяснить почему, ни оправдаться. Он не сказал: «Я не смог. Я пытался, но не смог», — и Ларри не стал на него давить, хотя и разозлился. После десяти часов в самолете довольно трудно сохранить терпимость к страхам других людей, к их недостаткам. И неспособность Алека на такую простую вещь, как поездка в больницу, говорила о том, что на деле все еще хуже, чем он предполагал. Он сказал себе, что все в порядке, что они справятся, но у него вдруг земля ушла из-под ног, словно после забега на пределе дыхания он увидел перед собой огромное расстояние, которое еще нужно преодолеть.