Эндрю Миллер - Кислород

— Давай, Деннис. Иди.

По пути к выходу ему удалось поймать старшую медсестру, невероятно полную молодую женщину по имени Ширли или Шелли, которая уверила его, что, по всей вероятности, Алиса сможет вернуться домой через день или два. Конечно, это решать лечащему врачу, который будет делать следующий обход не раньше чем в понедельник, но нет никаких оснований опасаться, что он захочет оставить ее в больнице. Это были хорошие новости, и его преподобие пожелал передать их Алеку лично, он все равно собирался зайти в «Бруклендз», хотя и совсем по другой причине. Было еще кое-что, и это было трудно назвать или объяснить, — зудящее беспокойство, просочившееся под сень его снов, где в круговерти неожиданно появляющихся и внезапно пропадающих лиц он ощутил надвигающуюся опасность, и пусть природа этой угрозы оставалась неясной, он был убежден, что она как-то связана с Валентайнами, особенно с Алеком, и как друг семьи и духовное лицо считал себя обязанным вмешаться. Как-никак у Алека в прошлом были проблемы. Тот случай, несколько лет назад, когда он попросту исчез и пришлось обращаться в полицию: его нашли где-то на Южном побережье, на самом берегу, но его преподобие так и не смог точно узнать, шел ли Алек вдоль берега или по берегу — в море.

В то утро, уже третье с тех пор, как его мать увезли в больницу, Алек проснулся с мыслью устроить себе убежище в заброшенной беседке в саду. Будет куда уйти, когда все понаедут, уединиться с пьесой. С тех пор как он себя помнил, этой беседкой никогда не пользовались. Она была причудой Стивена — великолепный садовый сарай с одним окном, полками внутри и скамейкой снаружи. Дощатые стены скрывались в густых зарослях жимолости и плюща — возможно, именно благодаря этому живому каркасу строение до сих пор не рухнуло.

На крючке в коридоре он нашел кольцо с ключами и бумажным ярлычком с надписью «Сад»; один из ключей подошел к врезному замку беседки — внутри пахло плесенью и чем-то кислым, как старый сидр. Первым делом нужно было избавиться от хлама, и он принялся выносить ржавые жестянки с краской и куски досок, банки с дробью и скипидаром и хрупкие останки полевых мышей и бабочек. Отмыл стены, разорвал пленку из загустевшей краски в одной из банок, взял широкую кисть и начал красить, пачкая джинсы и жалея, что беседка не настолько велика, чтобы он мог делать это несколько дней, — тогда бы не было времени думать о случившемся, в сотый раз проигрывая одну и ту же сцену: Алиса, неуклюже осевшая в кресле на террасе, по ее подбородку бежит струйка чая и каплями падает на шерстяную кофту.

А если бы Уны тогда не было? Ответа на этот вопрос он не знал. Как быстро и спокойно она все сделала! А когда приступы повторились — бьющая тело дрожь, которая, должно быть, чудовищно изматывала, — она послала его на кухню вызвать «скорую»; когда они сели в ее машину и поехали следом, она объяснила, что подобные приступы не редкость «в случаях, как с вашей матерью», что она почти ожидала этого и ничуть не испугалась, что дела почти всегда обстоят лучше, чем кажется.

В больнице ее положили в отделение интенсивной терапии. В последний раз он увидел ее мельком, когда санитары увозили ее на диагностику: рука уже подключена к капельнице, тело до подбородка накрыто красным одеялом. Уна пошла с ней, а другая медсестра указала Алеку на скамью, стена напротив которой была увешана плакатами о вреде курения, гриппе, презервативах. Он сел и стал ждать, наблюдая, как пациенты в халатах шаркают по коридору — в основном это были небритые пожилые мужчины — и посматривают на входную дверь, как будто ждут, что появится кто-нибудь, кто им посочувствует и скажет, что уже пора по-настоящему одеваться. Мимо торопливо прошла женщина с тележкой, полной замусоленных книг, и несколько крайне неприятных с виду врачей, моложе, чем Алек, со стетоскопами, которые обвивались у них вокруг шей, как священные змеи. За шторой слева плакал: ребенок и никак не хотел успокаиваться.

Таинственным образом, просидев там полчаса, он уснул, сидя на скамье, и проснулся оттого, что Брандо осторожно потряс его за плечо, а потом увел в другую, более спокойную и упорядоченную секцию больницы, где был его кабинет — простая, удобная для работы комната, небольшая, с окном, скрытым за жалюзи, и письменным столом с фотографией молодого человека, которому вручали какую-то грамоту.

— Наверное, вы пережили шок, — сказал Брандо, присаживаясь на краешек стола. Одет он был очень элегантно.