Эндрю Миллер - Кислород

Он пытался однажды, вскоре после несчастья со Стивеном, уверовать в Бога и предопределенность всего сущего. Он каждый день выделял время для молитвы: двадцать минут утром и двадцать вечером, становясь на колени, как это было принято, и сложив руки у губ. Он никому об этом не рассказывал, и поначалу ему стало легче, он обрел источник силы и утешения, не зависящий ни от кого — ни от учителей, ни от родителей — людей, которых может внезапно не стать. Потом две молитвы превратились в одну, а двадцать минут съежились до десяти. Он обращался к Богу, но Бог не ответил ему ни слова. Был только его собственный голос, его бесконечные детские просьбы, ноющие коленки, пока он наконец, словно вновь глотнув свежего воздуха, не бросил все это. У его отца был особый счет к религии, к «теребящим Бога». Алек не знал, была ли верующей Алиса. Он надеялся, что была, хотя в последний раз, когда он видел ее с Осборном, она дразнила священника, заявляя, что стала солнцепоклонницей, «немного ацтеком», что его преподобие, сидевший подле нее с зелеными солнечными очками на носу, похоже, счел ничуть не противоречащим современному англиканству. Любопытно, но она действительно при определенном освещении, в определенное время, с лицом, опухшим от стероидов, со взглядом, заострившимся от страданий, больше походила на старейшину какого-нибудь угрюмого племени великих равнин или тропических лесов, чем на англичанку из среднего класса, директрису на пенсии, его мать, Алису Валентайн.

Она открыла глаза, внезапно, будто вовсе и не спала.

— Ларри? — позвала она.

— Нет, мама, это я.

Молчание, потом слова:

— Ты мне снился.

По стилю фойе «Парк-отеля» было чем-то средним между итальянским банком и английским клубом, но его размеры, новостроечный вид и не вполне убедительная деловитость были целиком и полностью местной выделки.

Ларри направился к бару в глубине зала и заказал бармену в тесном белом форменном пиджаке большую порцию «Джима Бима». Конференция была в полном разгаре, и среди фонтанов, мрамора, пухлых диванов и суетящихся посыльных озабоченно бродили несколько сотен мужчин, в основном среднего возраста, вглядываясь в идентификационные таблички друг друга. То тут, то там звучали шумные приветствия — смех служил рекламой: рты гостей сверкали идеально белыми, симметричными зубами. Они все, как один, светились здоровьем, и хотя у них вроде должны быть те же заботы, что и у всего остального мира — сбежавшие дети, алименты, судебные иски за некачественное лечение, — лицо каждого выражало неуемный мальчишеский восторг, и Ларри заподозрил было, что они частенько заглядывают в собственные домашние аптечки. Истые американцы. Налогоплательщики, фанаты бейсбола. Серьезные люди, жизненный путь которых четок, будто вырезан резцом. Ветераны — некоторые, по крайней мере, — Кореи или Вьетнама. Патриоты. Чем больше Ларри смотрел на них, тем чаще задавался вопросом, как долго еще продлится его добровольное изгнание среди подобных людей, которые теперь казались ему столь же экзотичными, как берберы или малайцы, что ходят босиком по углям. Эта страна словно ускользала от него, или он уже не мог больше не обращать внимания на тонкую броню ее чужести, его чужести. И надо же было увидеть это именно теперь! Оказаться вынужденным признать, что важнее быть где-то своим, нежели просто быть. Но куда же ему податься? Обратно в Англию? Что ему там делать? Он окажется всего лишь поводом для малюсенькой заметки в вечерней газетке: «Возвращение местной теннисной звезды», — а потом безвозвратно сгинет, займется — и это при удачном стечении обстоятельств — рекламой стеклопакетов на телевидении или, может быть, станет теннисным инструктором в местном клубе, где будет сидеть в баре в своей белоснежной форме, выставляя напоказ приобретенный в солярии загар, и флиртовать с несчастными в браке женщинами.

Он подошел к стойке администратора и поинтересовался, проживает ли в отеле мистер Боун, мистер Т. Боун. Где угодно, кроме Лос-Анджелеса, он получил бы в ответ красноречивый взгляд: «Отвали, много будешь знать…», но в городе, где швейцары одеты как персонажи оперетт Гилберта и Салливана [25] Комические оперы конца XIX в. , любопытствующим обычно не выражают подобного недоверия. Администраторша, Кимберли Нге, на лацкане у которой красовался значок «Сотрудник месяца», сверилась с монитором и ответила, что мистер Боун действительно проживает у них в отеле. Ларри назвал свое имя, она позвонила в номер и сообщила, что его ждут и что ему следует подняться на лифте на двадцать седьмой этаж «Башни».