Александр Ольшанский - Евангелие от Ивана

— Не суетись, Ваня. За тобой остается выбор — ад или рай. Я возвращаю тебе могущество, которым ты не воспользовался. Могуществом Добра и Созидания. Могуществом Зла и Разрушения тут тебя искушать некому. Будешь влиять на судьбу своей страны и своих соотечественников — иначе, зачем же я когда-то отметил тебя талантом? Силе твоего духа вновь подвластно гиперпространство, следовательно, ты можешь одновременно находиться во множестве мест. От твоих успехов зависит, будет ли кусок тверди подниматься, удаляясь от преисподней, приближаясь к раю. Заслужишь освобождение от петли и предашься там вечному блаженству. Даша, между прочим, твоя там. Умертвили бедняжку бесы, а тебе суррогатную подсунули. Если же дела твои пойдут хуже некуда, в итоге ухнешь вниз, где грешники, кипящие в котлах, с аплодисментами встретят тебя в VIP-отделении.

— Господи, а нельзя ли сразу в ад?

— Нельзя, Ваня. Сочувствую, адская жизнь тебе привычнее. В раю, чего доброго, с непривычки забузишь. Но, извини за пафос, ты олицетворяешь судьбу своего народа — помни об этом! Возрождай души, кому же, как не вам, художникам, моим самым доверенным работникам, заниматься этим? Художники если не понимают, то чувствуют.

— И сколько же мне предстоит находиться между преисподней и райскими кущами?

— Как на исповеди: не ведаю сам. Не переживай только напрасно: ты — душа, а она бессмертна. Все зависит от того, как скоро твои сограждане станут освобождаться от власти Лукавого и его синклита, небесного и земного, вновь твердо станут на дорогу к Истине. И возвратят страну на извечный и естественный путь развития. От каждого, и от тебя в первую очередь, многое зависит. Не сомневайся, я не оставлю тебя одного. А чтобы было не очень скучно, будешь вращаться по кругу. В конце каждого круга и станем встречаться. Обсуждать состояние работы на духовной стезе. В добрый путь, Ваня!

И Саваоф легонько подтолкнул Ивана Петровича в спину. Тот плавно поплыл на куске тверди и с веревкой на шее. Вокруг — небесная темная синева и множество мерцающих холодных звезд. Родного Солнца, как и в первый раз, нигде не было. «Так вот куда я вылез, вернее, влез», — с грустной иронией подумал он.

Единственным разнообразием на его пути были прозрачные, жидкие облачка. Они поднимались и опускались, иногда, клубясь, плыли рядом с ним, как бы сопровождая его. Складывалось впечатление, что они что-то ожидали от него. Должно быть, догадался Иван Петрович, это были погубленные и потому неприкаянные души, блуждающие в здешнем эфире. Попытался с ними заговорить, и они откликнулись. Как лавина на него хлынули их беды и несчастья, исповеди, мольбы и покаяния. Вначале даже пожалел, что вступил в контакт с ними. А потом вспомнил о своей силе духа. Разве не в его власти наделять души добрыми помыслами, честью и достоинством, любовью к ближним? Деятельной заботой о своей стране и своей планете? Разве не в его власти возвращать обновленные, очеловеченные и облагороженные души на Землю, людям? И не в этом ли суть его благой вести, сиречь Евангелия?

Благодарю читателя за трудовое свершение — прочтение дилогии «RRR», которая за два десятка лет работы над нею мне самому порядком надоела. Каюсь: это не диванная литература, от которой можно получать удовольствие в горизонтальном положении. В двух романах нет даже загадочных убийств или ярких порнографических сцен, которые нынче так популярны среди публики и благодаря которым она еще не совсем разучилась читать.

Накануне перестройки московские писатели, сорвавшись с идеологической привязи, удивляли общество своими неординарными дискуссиями в Центральном доме литераторов. Странно, однако в те времена я задумался: а какой бы тип получился, если бы все бредни большевиков по созданию нового человека воплотились в ком-нибудь?

К тому времени у меня сложились самодельные взгляды и подходы к литературе и вообще к искусству. Когда персональные компьютеры заменяли перфокарты с краевой перфорацией и спицы, позаимствованные в кружках вязания, я познакомился с теорией информации, которая помогла мне увидеть изящную словесность и иное искусство в специфической ипостаси.

Информация оказалась всеобщей категорией, такой же, как время и пространство. В искусстве она образная по преимуществу, следовательно, всегда многоплановая и комплексная, действующая на органы чувств и вызывающая радости или печали, короче говоря, эмоции, а в науке — понятийная, абстрактная, то есть то, что вызывает головную боль и скуку. Все это подкинуло мне отступнический вывод: главная функция художественной литературы — исследовательская. Как и науки, которая оперирует в основном информацией в форме понятий, цифр, описаний процессов и т. д. Они равноправны, друг друга дополняют, недаром же одна половина нашего серого вещества заведует понятиями, а другая — образами. А воспитание масс в духе верности коммунистическим идеалам — вроде бы для нее вовсе не первоочередное дело.